— Нельзя?! — опешила Надя.
— Да. Дня два на сборы. Времени нет. Берите самое необходимое и уезжайте.
— Уважать? — переспросила Надя, будто ослышалась.
— Да, уезжать, уезжать! Неужели непонятно?
Мать и на этот раз промолчала, лишь строже сделался ее взгляд; она умела держать себя в руках, Надежде хоть бы немного такой выдержки.
— И самое подходящее место — Владикавказ, — добавил он спокойнее. — Побудете там у бабушки.
Надя все не могла понять.
— Объясни. Только ли мы должны уехать? Или… Тебе что-то известно? Ты скрываешь?
— Нет, Надя. Речь, как ты понимаешь, идет не только о тебе, маме и нашем малыше. — Он не решался сказать прямо, что город могут оставить в ближайшее время. — Многим просто необходимо уехать.
— Ты хочешь, чтобы я, как и другие, бежала? Разве я не могу быть тебе полезной, находясь здесь? Вблизи?
— Надя, ты соображаешь, что говоришь? — Он опустил ей на плечо руку и заглянул в глаза, как бы проверяя: дает ли она себе отчет в том, что ее ожидает в оккупированном городе? — Через пару дней здесь такое будет…
— А что здесь будет? — подняла голову Надя. — Неужели и сюда, к нам в горы, пройдут фашисты?
— Наивная ты, как ребенок. — Виктор посмотрел на мать с недоумением: сама, мол, посуди, как трудно в такой ситуации сохранить спокойствие, если у жены отсутствует здравый смысл. — Милая ты моя, они уже здесь… рядом…
— Значит, и сюда явится фашист? — приуныла мать.
Виктор нахмурился: прямо об этом он долго не хотел говорить, да вот вынуждали.
— И вы обе понимаете, чем все это может кончиться, — сказал он. — Мама — жена революционера, секретаря райкома партии…
— Решено, сынок, — ответила мать. — Обо мне ты можешь не беспокоиться. Я отправлюсь с госпиталем. Завтра как раз готовится еще одна группа. А Надежда с Алексеем поедут к бабушке.
Она открыла платяной шкаф, достала лежащий на дне вещмешок: теплое белье для сына Лиза приготовила заранее.
Надя уставилась на вещмешок, затем на мужа и не смогла сдержать слез.
На дворе под самыми окнами раздался сигнал автомашины.
Обе женщины почти одновременно бросились целовать его на прощание.
— Будь проклята эта война! Будь прокляты фашистские звери!
— Береги себя, сынок!
Долго еще звучали в ушах Виктора голоса матери и жены.
…За лесистым холмом в неглубоком распадке разместилась деревушка, в двух крайних домиках находился штаб дивизии.
— Виктор Алексеевич! Вот так встреча. — Перед Соколовым стоял невысокий, чуть полноватый человек — бывший секретарь партийной организации комбината Карпов.
— Константин Степанович! И вы здесь?
— Просился с первых дней. Назначили политруком к ополченцам.
— Ну как тут?
— Новости неважные, если по совести… — потускнел Карпов. — Немцы движутся к Эльбрусу, вышли на южные склоны. Представляешь, противнику удалось прорвать боевые порядки одиннадцатой дивизии НКВД и ворваться в Пятигорск. Торопятся гады в Моздок, Малгобек, к грозненской нефти — сам понимаешь… А тебя, я слышал, к нам комбатом?
— Да.
— Наших горняков здесь немало. Так что снова мы вместе. На боевом теперь посту.
Вот уже с час допрашивали пленного, коренастого немецкого офицера. Он утверждал, что знает только задачу своей альпийской роты, так же соседей. Бои ведутся на эльбрусском направлении сразу несколькими подразделениями, чтобы захватить основные перевалы.
— Какие конкретно? — требовал Тимофеев.
Соколов перевел вопрос.
— Хю… тю… — попытался было произнести название пленный, но не смог выговорить.
— Хотю-тау? — подсказал Виктор.
— Яволь, да, — кивнул немец и снова стал тужиться, вспоминая еще одно название: — Ципер…
— Чипер-азау? — пришел Виктор еще раз на выручку.
— Яволь.
— Судя по всему, некоторые их подразделения движутся к вершине, — высказал Виктор свои соображения командиру дивизии.
— Спроси, что ему известно об этом? — указал на немецкого офицера Василий Сергеевич.
— Ваша задача — сопровождать группу, поднимающуюся на Эльбрус? — спросил Виктор.
— Нет, — ответил офицер. — В нашу задачу входило занять на перевале позицию. Контролировать…
— Подниматься будут другие? — продолжал выяснять Виктор.
Пленный развел руками.
— Уведите, — бросил устало Василий Сергеевич.
