Вероятно, вам кажется, что я пытаюсь ухватиться за соломинку? – усмехнулся Главный психолог. – Так оно и есть. Пытаюсь. Ну, что скажете?
Некоторое время Хьюлитт молчал, собираясь с мыслями. Наконец он проговорил:
– Мне бы очень хотелось вам помочь, майор О'Мара. Но если мне придется вспоминать события и ощущения двадцатилетней давности, они могут оказаться неясными или неточными, а некоторые из воспоминаний окажутся под влиянием моих нынешних знаний о том, что происходило на самом деле. Разве не так?
Серые глаза О'Мары так и сверлили Хьюлитта.
– Следующее слово, которое вы произнесете, будет «но», – заключил психолог.
– Но, – послушно повторил Хьюлитт, – все то, что происходило со мной в Главном Госпитале Сектора, я помню более отчетливо, и некоторые из пережитых мною здесь чувств просто поразили меня. Но чтобы объяснить это, мне придется вернуться к моему детству.
О'Мара продолжал пристально смотреть на Хьюлитта. Похоже, он забыл, что умеет моргать.
Хьюлитт поглубже вдохнул и начал:
– Я тогда был слишком мал, чтобы понять, почему инопланетяне, работавшие на этланской базе, должны были являть собой пример поведения для местного населения в плане общения с представителями разных видов. В эти, так сказать, показательные выступления входило то, что детишки тралтанов, орлигиан, кельгиан и прочих сотрудников должны были играть вместе, но, конечно, под присмотром. Как-то раз получилось так, что воспитатель-наблюдатель отвернулся, а меня утащил под воду в бассейне амфибия-мельфианин, решивший, что я, как и он, умею дышать под водой. Я тогда больше напугался, нежели сильно пострадал, но с тех пор больше никогда не играл с детьми других видов. Родители говорили, что с возрастом мои страхи пройдут, но событий не форсировали. Вот почему я большую часть времени торчал дома, вот почему порой мне бывало скучно, вот почему в один из таких дней я отправился на разведку и угодил в приключение.
Мои разговоры в палате записывались, – добавил Хьюлитт, – и вы уже знаете, что моя работа на Земле довольно интересна, но не изобилует острыми ощущениями. В ее рамках мне совсем не приходится встречаться и общаться с инопланетянами. На Земле я видел их только в телевизионных передачах, но не сумел, как надеялись родители, преодолеть страх перед ними. В медицинских учреждениях, которые я время от времени посещал, мне встречались сотрудники-инопланетяне, но я всеми силами избегал контактов с неземлянами. Врачи решили, что моя болезнь все же из области психиатрии, и согласились не подпускать ко мне своих коллег-инопланетян.
Глаза О'Мары на миг сузились. Он нетерпеливо нахмурился.
– Вероятно, вы к чему-то клоните?
– Может быть, и ни к чему, – отозвался Хьюлитт, не обратив внимания на издевку. – По пути сюда я был вверен заботам громадного, косматого самоуверенного медика-орлигианина, который, как и многие из докторов на Земле, был уверен, что сумеет оздоровить меня, если с утра до ночи будет убеждать в том, что все мои беды – от избытка воображения. Я понимал – и сознательно, и даже, наверное, подсознательно, – что, как бы страшно орлигианин ни выглядел, он не способен причинить мне вреда. Он был первым инопланетянином, с которым я встретился будучи взрослым. В его присутствии я ощущал смесь любопытства и страха, но его самоуверенность бесила меня, и я не задавал ему никаких вопросов.
Когда же я прибыл сюда, – поспешно продолжал Хьюлитт, – меня встретила медсестра-худларианка, а по пути в палату и внутри нее я все время оказывался в непосредственной близости от существ, подобные которым мне не снились даже в самых страшных снах. И хотя я знал, что это пациенты или доктора, я до того напугался, что в первую ночь был не в состоянии уснуть. Но мной владело и любопытство – хотя я и продолжал бояться, мне хотелось узнать о моих соседях и медиках побольше. Меня ужасно пугала Старшая сестра Летвичи, но даже она вызывала у меня любопытство.
Нэйдрад издала ворчание, которое транслятор Хьюлитта не перевел. Все присутствующие пропустили это ворчание мимо ушей.
– Через несколько часов, – усмехнулся Хьюлитт, – я отвечал на вопросы Летвичи и Медалонта. На следующий день я уже разговаривал с другими пациентами и играл с ними в карты. Я пытаюсь подчеркнуть, что такое поведение мне раньше было несвойственно и для меня самого явилось полной неожиданностью. Испытываемая мною ксенофобия, безусловно, принадлежала мне, но вот сильнейшее любопытство в отношении других существ, наверное, все же было чужим.
