Хьюлитт немного успокоился. Он ожидал от Лиорена выговора, но теперь понял, что больничный священник не собирается его ругать.
– Хочу, – кивнул Хьюлитт. – Но многого от меня не ждите, падре. Никаких особо сильных чувств по поводу травмы пациентки Морредет я не испытываю, кроме обыкновенного сочувствия к беде существа, не являющегося моим близким другом. Когда я узнал, как много для нее значит повреждение шерсти, я попытался помочь ей разговором о том, что пережил в период с десяти до двадцати лет. Вероятно, я ляпнул что-то лишнее.
– Я бы так не сказал, – возразил Лиорен. – Вы пытались найти верные слова в очень непростой с эмоциональной точки зрения ситуации. Кое-что из сказанного вами... Скажите, та проблема, о которой вы говорили с пациенткой Морредет, разрешена или нет? В вашей истории болезни говорится о том, что вы не женаты и не имели даже кратких связей с лицами противоположного пола.
Удивившись тому, что разговор о Морредет так резко перескочил на него, Хьюлитт ответил:
– Нет, проблема не разрешилась. Я чувствую себя неловко в женском обществе, невзирая на то что у меня сохранилась нормальная физическая реакция на женщин, да и сам я по-прежнему привлекателен для них. Я страшусь возврата стресса, я страшусь за себя и за свою потенциальную партнершу. Я страшусь той боли, которая заменяет мне наслаждение. Мне бы не хотелось, чтобы это повторилось... Но почему вы спрашиваете об этом? Вы осуждаете мое поведение? Вы полагаете, что это скорее вопрос морали, нежели медицины?
– Нет, это медицинский вопрос, – не задумываясь отозвался Лиорен. – Но если эта тема волнует вас так, что вы чувствуете – вам необходим духовный совет или руководство, прошу вас, скажите мне об этом. Я располагаю обширными знаниями о многочисленных табу и верованиях Федерации и смогу вам помочь. Меня очень интересуют и ваши верования, если они у вас есть. Если вы неверующий, не волнуйтесь. Я не собираюсь ни проповедовать, ни вовлекать вас в веру.
Одна из причин, по которой я задал вам этот вопрос, – продолжал падре, – состоит в том, что я больше не занимаюсь врачеванием. Но когда-то я был опытным медиком, и порой мне интересно переигрывать моих бывших коллег. Частенько их это обижает, бьет по их профессиональной гордости. Да и кто я такой, чтобы осуждать другого, избравшего безбрачие?
– Простите, падре, – выдавил Хьюлитт. – Что-то я нынче не слишком расположен к общению. Скажите конкретно, что бы вам хотелось узнать?
Лиорен издал долгий булькающий звук, который транслятор переводить не стал, и сказал:
– Все, что вам хотелось бы мне рассказать. Но прежде всего мне кажется, что вас по-прежнему удручает ваша затянувшая девственность, но об этом вы так подробно поведали в разговоре с Морредет, что теперь говорить об этом не стоит. А мне бы хотелось узнать, не было ли в вашей жизни других эпизодов – физических, психологических, религиозных, которые бы вас беспокоили, а медикам казались пустяками, не имеющими значения, и потому они не отразили эти эпизоды в вашей истории болезни. Помните ли вы что-либо в таком роде?
– Ну, если этого нет в моей истории болезни, – вздохнул Хьюлитт, – наверное, я и сам позабыл об этом. Стоило мне почувствовать, что со мной что-то не так, я непременно об этом рассказывал. Жаловаться вошло у меня в привычку.
Мгновение Лиорен молчал. Когда он заговорил вновь, Хьюлитту показалось, что падре смущен и взволнован. Тарланин устремил на землянина все четыре глаза.
– Случай у вас на редкость необычный, пациент Хьюлитт, – сказал священник. – Мы изучали ваши разговоры с Медалонтом, Брейтвейтом и худларианской сестрой, а также с тремя вашими партнерами по карточной игре, слушали беседу с Морредет, в которой вы выказали редкую деликатность и чувствительность. На основании всего этого мы заключили, что у вас немного неладно с психикой. Учитывая, что вы всю жизнь воюете с медиками, таких отклонений можно ожидать, но при этом личность ваша сохранила устойчивость и организованность. Если в вашем заболевании присутствует психологический компонент, в чем мы уже начали сомневаться, то он упрятан так глубоко, что пока не видно даже его следов.
