– Я помню все, – ответил Хьюлитт, всей душой желая, чтобы его собеседник перешел на менее болезненную тему. – Я тогда не сразу понял, что происходит, но понял потом, когда мы летели над лесом. Родители должны были присутствовать на совещании в городе, расположенном на другом краю Этлы, где произошли какие-то серьезные неполадки. Совещание должно было продлиться целую неделю, поэтому меня взяли с собой. Мы летели на высоте, нормальной для небольшого флайера, – пять тысяч футов. Прошло всего несколько минут, и мы задели верхушки деревьев. Мама сразу перебралась на заднее сиденье, где сидел я, весь обмотанный ремнями. Она обняла меня, прижала к себе, а папа все пытался сладить с управлением. Мы с силой ударились о деревья, и три ветки проткнули обшивку и часть фюзеляжа. Я выпал из кабины. Когда на следующий день нас разыскали, оказалось, что мои родители мертвы, а я – целехонек.
– Вам очень повезло, – негромко заметил психолог. – То есть если можно сказать, что ребенку, оставшемуся без родителей, повезло.
Хьюлитт молчал, и через несколько секунд Брейтвейт продолжил:
– Давайте вернемся к тому случаю, когда вы залезли на дерево или вообразили, что залезли, и к тем фруктам, которые вы тогда съели, после чего у вас сильно разболелся живот. Впоследствии – до и после авиакатастрофы подобные симптомы у вас случались?
– А с какой стати я буду вам отвечать на этот вопрос, – огрызнулся Хьюлитт, – если вы мне все равно не верите и думаете, что я все выдумываю?
– Если вас это хоть сколько-нибудь утешит, – признался Брейтвейт, – я пока еще ничего для себя не решил.
– Ну, тогда ладно, – вздохнул Хьюлитт. – В первые несколько дней после того, как я упал с дерева и скатился в овраг, меня всякий раз после еды тошнило, но до рвоты дело не доходило. Потом, со временем, тошнить перестало. Эти ощущения возобновились через некоторое время после того, как я переехал на Землю, но думаю, что это скорее всего объяснялось переменами в питании и способах приготовления пищи. Ни на Этле, ни на Земле врачи не установили причину моей тошноты, и тогда впервые прозвучала фраза насчет «психологического компонента». Долгие годы я не испытывал подобных ощущений, и они вернулись только на борту «Тривендара», когда я отведал синтетической еды. Но там же, на корабле, симптомы пошли на убыль. Наверное, все дело в моем воображении.
Брейтвейт проигнорировал саркастический вывод пациента и сказал:
– Вам действительно хотелось бы думать, что все дело в вашем воображении, или вам не хотелось бы быть ни в чем уверенным? Прошу вас, не торопитесь с ответом.
– Если я что-то выдумываю, – отчеканил Хьюлитт, – мне бы не хотелось быть единственным, кто этого не знает.
– Честно сказано, – похвалил его Брейтвейт. – А насколько хорошо вы помните то дерево, на которое, как вы говорите, забрались на Этле, и как выглядели его плоды?
– Помню отлично, мог бы нарисовать, – откликнулся Хьюлитт. – Если бы я был художником. Хотите, чтобы я попробовал?
– Нет, – покачал головой психолог. Он наклонился, дотянулся до коммуникатора и быстро набрал на пульте какой-то номер. Когда на экране засветилась эмблема Главного Госпиталя Сектора, Брейтвейт произнес:
– Библиотека, немедицинская, вербальный запрос, с выдачей визуального и вербального материала, тема: бывшая Этланская империя, планета Этла-Больная.
– Ждите ответа, – отозвался холодный бесстрастный голос библиотечного компьютера.
Хьюлитт, очень удивленный, протянул:
– Вот не знал, что можно связаться с библиотекой по этой штуковине. Я-то думал, что могу по ней говорить только с сестринским постом и смотреть развлекательные каналы.
– Без определенных кодов доступа вы этого сделать не сумеете, – пояснил Брейтвейт. – Но если вам когда-нибудь все нестерпимо наскучит, думаю, я смогу такое для вас устроить. Но вот кода доступа к медицинской библиотеке вы, увы, получить не сможете. Когда врачи усматривают у пациента хотя бы самую незначительную степень ипохондрии, они считают, что его ни в коем случае нельзя подпускать к обширному банку данных бесчисленных симптомов.
Хьюлитт не сдержался – он расхохотался и сказал:
