Хотя Маррасарах в сознании Торннастора и О'Мары была живым, страдающим существом, это была всего лишь запись, и для нее нельзя было сделать ровным счетом ничего. Но здесь и сейчас – если О'Мара правильно понимал чувства и стремления тралтана – Торннастору нужно было во что бы то ни стало вылечить Муррента, чтобы та страшная трагедия не повторилась снова. Дело было как в профессиональной чести тралтана, так и кое в чем глубоко и сугубо личном. Пациент и партнерша по разуму для Торннастора слились воедино. В уме Торннастор пытался излечить их обоих, и если бы операция Муррента не удалась – а все было к тому, чтобы она не удалась, – о нет, О'Маре даже страшно было подумать о том, как это скажется на хирурге-тралтане.
– Увеличить вьюер изображения операционного поля в пятьдесят раз, – спокойно продолжал Торннастор. – Выдвижной скальпель и ретрактор номер десять. Готовы. Приступаем...
Увеличитель выехал вперед на телескопической штанге и застыл между операционным полем и двумя подвижными глазами Торннастора. Тралтан взял у ассистента скальпель с огромной рукояткой, внутри которой размещался механизм, позволявший лезвию делать надрезы от глубоких шестидюймовых до крошечных, видимых только под микроскопом. О'Мара понял, что этим инструментом можно работать очень тонко, как только перевел взгляд на настенный монитор – очень тонко, если у хирурга руки – а в данном случае щупальца, как каменные.
На экране монитора отдельные волоски шерсти выглядели как тонкие, изогнутые стволы пальм. Они медленно склонились в стороны, и стала видна органическая почва, из которой они росли. Затем в поле зрения появилось лезвие скальпеля, выглядящее при таком огромном увеличении устрашающе, и совершило надрез между «стволами пальм» настолько точно, что не задело ни один из них. Затем лезвие проникло глубже, и стали видны тоненькие корешочки с системами индивидуальных мелких мышц, обеспечивавших подвижность каждого волоска. Лезвие не задело и их.
Затем на экране монитора появился один из тромбированных капилляров, похожий на отрезок толстого изогнутого кабеля. Скальпель произвел на нем тонкий продольный надрез, после чего в надрез был введен тончайший зонд с утолщением на конце. Кровотечение было минимальным – всего-то несколько капелек, хотя при пятидесятикратном увеличении они казались размером с футбольные мячи.
О'Мара на миг закрыл глаза, чтобы перестать смотреть на экран и напомнить себе о том, что Торннастор оперирует на капилляре не тоньше волоска и в данный момент пытается обнаружить тромбик – так, чтобы не проделать дырку в кровеносном сосуде. В противном случае вся его предыдущая ювелирная работа пошла бы прахом.
Таких затромбированных капилляров было множество. Но в действиях хирурга было что-то... как бы не совсем правильное.
– Это – сложнейшая микрохирургическая операция, – прошептал О'Мара Мэннену, – но этот метод мне неизвестен.
– Вот не знал, что у вас есть медицинское образование, – съязвил Мэннен, но тут же кивнул. – Ах да, я совсем забыл, что у вас мнемограмма Маррасарах. А что не так?
Торннастор прочистил свои дыхательные пути и издал громкий, недовольный звук.
– Как только что справедливо заметило существо О'Мара, – сказал он, – применяемая мной методика операции отличается от общепринятой кельгианской, поскольку в ней я объединил хирургические познания и опыт еще троих доноров мнемофамм. Работа тонкая и требует максимального сосредоточения. Помимо необходимого обмена словами между членами хирургической бригады, я попросил бы воздержаться от комментариев.
Мэннен, преподаватель-нидианин и О'Мара хранили полное, а последний – восхищенное молчание до тех пор, пока Торннастор не закончил операцию. Наложив шов, он отошел от стола.
– Как видите, – сказал тралтан, скосив глаз к настенному монитору, – затрудненный приток крови к корешковым мышцам восстановлен, а соединительная нервная сеть, управляющая движениями шерсти, не затронута. Однако пациент должен получать сильнодействующие седативные препараты, и шерсть его должна сохранять неподвижность вплоть до полного заживления операционной травмы.
