— Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере, я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из какой ее части?
— Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от него.
— Но ведь ты кажешься образованным человеком?
— Это уже пришло потом, здесь.
— Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать. По звучанию похоже на… средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем то. Просто не могу найти лучшего слова.
— Моя мать работала в колониальном управлении много лет, — сказала Дарла. — И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой отец — голландцем. Поэтому дома по очереди — английский и нидерландский, в школе — интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский, шведский, африкаанс, финский…
Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.
— Слава богу, что есть интерсистемный и английский, — сказал Джон. — Иначе у нас тут был бы Вавилон.
Он зевнул.
— А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой…
Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса (так окрестил это место Роланд).
Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.
— Джон… мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не было возможности… за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут из-за меня оказаться в опасности.
— Так я и думал, колониальные власти?
— Да, и они тоже, но это наименьшее зло.
— Понятно.
— Откуда ты знал? — спросил я удивленно.
— Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой все гоняются.
И снова — словно за нами действительно следует некая неотвратимая тень. Мне уже было от нее тошно.
— Все? — я потеребил нижнюю губу. — Может быть, нам следует уехать?
— Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда не смогу найти дорогу назад.
— Мы могли бы пройти ее пешком.
— Что? Пешком через эту дикую пустыню? На чужой планете? — он хлопнул меня по плечу. — Джейк, мы тебе обязаны нашими жизнями, понимаешь — жизнями! Роланд будет нести первую вахту. Мы бы все равно стояли на вахте. Ты сам знаешь, почему. Слишком много разбойников шастает по Космостраде.
— Правильно. И еще, Джон… — Он повернулся ко мне. — Спасибо.
— Не всегда получается, что принимаешь в гостях живую легенду. — Он оглянулся. — Не столько в гостях, сколько в сарае, правильнее было бы сказать.
Дарла и я смотрели, как раздувается ее спальный мешок-яйцо. Он рос и рос до тех пор, пока не стал похож на гигантского зеленого жирного червяка. Я ей так и сказал.
— Он такой большой, что может съесть нас обоих, — сказала она.
Мы заползли внутрь, химическое тепло уже превратило нутро мешка в теплую, пышную зеленую матку, чудесную и уютную, мягко освещенную биолюмовыми панелями. Однако раздеваться было довольно трудно. Я почувствовал холодное дуло «Вальтера» Дарлы всей своей спиной.
— Ну нет, сдаюсь.
— Ой, прости.
— Дарла, держи эту штуковину под рукой.
— Обязательно, — ответила она.
— А как насчет Винни?
— Я ей дала еще одно одеяло. Она сказала, что ей не хочется спать.
— А тебе?
— Хотелось, но уже нет, дорогой мой. Иди сюда.
Музыка…
Музыка, такая негромкая…
Музыка, такая негромкая, но вездесущая и поглощающая, единственный огромный, переливающийся аккорд, полный нотами от нижнего до верхнего конца клавиатуры, покрывающий октаву за октавой. Он звучал над равниной, как хор потерянных душ, которые оплакивают свою судьбу, мрачный и неотвязный. С этими голосами пели скрипки, флейты, гобои, струнные — плачущие виолы, угрожающие контрабасы… арфа, челеста, которая жалобно постанывала. Структура аккорда менялась, а лады перестраивались, и теперь словно сам господь бог играл на органе вселенной, прекрасные и священные звучные аккорды вырывались из-под его пальцев, отражаясь от крыши мира…
