«Кот, если бы тебе не сделали этой операции, ты бы умер через два месяца, — ты это понимаешь?» Нет, конечно нет. «Кот, благодаря поразительному уму людей ты жив, а не мертв, а мог бы умереть, будь ты диким, а не домашним».
Я внесла Вельможу в дом и положила спать на свою постель, и вскоре он научился сам вползать по лестнице наверх. Однажды ночью я не спала, читала, а кот спал и вдруг проснулся, как бывает и с людьми, проснулся и испуганно закричал, оглядываясь по сторонам, не понимая, где находится — может, опять в той клетке-тюрьме? — а потом кошмар рассеялся, Вельможа спокойно улегся и смотрел в большие окна, за которыми была ночь. Я его гладила, но он не мурлыкал, а я все гладила не переставая, и наконец он замурлыкал. Несколько раз кот внезапно просыпался посреди ночи из-за кошмаров, а потом — время прошло, и у него, как мне кажется, страшные сны прекратились. (Наука подтверждает, что коты видят сны.)
Но я помню то плохое, что было с ним раньше. Когда Силач и его брат достигли должного возраста — были молодыми, но еще не вполне взрослыми котами, их понесли кастрировать. Вернувшись домой, мы положили обоих на низкие мягкие подушки, где они раскинулись, свесив хвосты, и этот кот, мой Силач, мой Вельможа, поднял голову и поглядел на хозяйку. Никогда я не видела более выразительного взгляда, чем тот его глубокий, долгий взгляд, говоривший: «Ты мой друг, и все же ты меня подвергла такому». Потому что под его хвостом зияла кровавая рана, и его маленькие пушистые кошачьи яички исчезли, оставив пустой мешочек. Да, конечно, это было необходимо. Но бесполезно говорить себе, что кастрированный кот проживет дольше, чем кот полноценный, ибо кастрированный не будет бродить по соседям, вступать в драки, покрываясь шрамами от побоев, не превратится в драного кота; но все равно — в недобрую минуту вы решились полноценного кота подрезать, уменьшить, сделать так, чтобы он жил без яичек… сколько угодно уговаривайте себя, призывая на помощь здравый смысл, что процедура необходима, это не уменьшает вашей исходной вины: кот потерял свою кошачью суть, и в этом виновата я. Вспоминаю его долгий-долгий взгляд, упрекающий, вопрошающий: «Как ты могла, если ты мне друг?»
Вскоре, как хирург и обещал, наш кот уже бегал вверх-вниз по лестнице, легко спрыгивал на одну лапу, залезал на кровати и диваны и слезал обратно. У него все с легкостью получалось, но сам он стал другим. Его унизили, его гордость, самое уязвимое место у котов, была задета. Еще бы, ведь теперь бедняга стал прихрамывать, и, конечно, он, как и мы, не мог забыть свою прежнюю небрежную, барственную походку: вспоминал о ней каждый раз, когда ошибался в расчете и падал носом вниз. То, что было раньше достоинством Вельможи — его размеры, — теперь превратилось в недостаток, потому что оставшаяся передняя лапа, эта хрупкая конечность, принимала на себя вес всего тела, и плечевой сустав распух и стал бугристым. Врач сказал, что в нем образовалась вода, под мышцами, и, если глубоко в суставе осталось что-то от болезни, она тогда со временем вновь разовьется. Риск возвращения рака составлял десять процентов.
Прошло почти три года. Кот получил вторую жизнь. Он был вполне здоров. Шерстка его блестела, это был красивый старый кот, одно его ухо было как будто обрызгано сединой. У него были ясные глаза. Любопытно, что Вельможа ухитрился жить при своих ограниченных возможностях, отдавая себе в них полный отчет и осознавая возможные риски; подобное мы наблюдаем у людей, лишенных одной конечности и превратившихся в инвалидов: впервые я заметила это у своего отца, потерявшего ногу на войне.
Но Вельможа одинок. Он привык жить в доме, полном котов. Шестеро его братьев и сестер заполняли наш дом своими играми, пока их не пристроили новым хозяевам. Только Чарли остался на некоторое время — красивый лихой кот тигровой расцветки, типичный младший брат, и, наблюдая, как он ведет себя рядом с большим, спокойным, лидером Силачом, можно было узнать о взаимоотношениях братьев больше, чем из учебника психологии. Потом появился Руфус, весь такой больной, требовавший уйму внимания, он попытался занять место главного кота в доме, а когда Силач не допустил этого, оба кота стали существовать параллельно и игнорировать друг друга. И все же, когда Руфус в конце концов умер, Силач скучал по нему, звал его, искал по всему дому и саду. К нам имели обыкновение забегать разные коты. Одного мы подкармливали около года, потому что он жил явно у нерадивых хозяев и предпочитал наш дом. И вот бедняга попал под машину, ему потребовалась серьезная операция, после которой кота пришлось долго выхаживать, потому что колесо выдавило его брюшные органы в полость грудной клетки. Когда кот поправился, мы пристроили его в хорошие руки, и он прожил еще пять лет. Был еще один кот, которого мы называли Пират, потому что он всегда приходил в наш дом как налетчик, его, судя по всему, плохо кормили: он никогда не мог пройти мимо миски с едой, не съев все до дна, бедняга вечно был голодным. У Вельможи появилась привычка сидеть и смотреть, как он ест и ест. Сам Вельможа никогда не был голодным, он не знает, что это такое — бояться, что эта еда может оказаться последней, так что он ест умеренно, а иной раз может вообще оставить тарелку нетронутой. Этот огромный кот, большой и тяжелый, никогда не отличался хорошим аппетитом. Размеры Вельможи определила генетика: его мать Сьюзи была большой, громоздкой кошкой.
