Вот стена пафоса, стена нового, пафос коллективного труда и быта! Вот стена, высмеивающая и разоблачающая религию, вот стена, высмеивающая кулака, и вот стена, агитирующая за новые формы жизни, стена, изобретающая и показывающая, как нужно и как не нужно жить. Они расписывают стены — борьба с религией, — и кажется, что великие мастера Эль Греко, Питер Брейгель и сам Иеронимус Босх в сутане средневекового монаха приходят к ним на помощь. Дают им свои кисти, разводят краски, открывают секреты своего мастерства, делятся своей фантазией, показывают, направляют их кисти и украдкой расписывают вместо них. Но между ними и ребятами существует большая разница. Они мистики, а ребята враги всякой мистики, они высмеивают мистику и кулаков. Но чтобы лучше высмеять врага, нужно его передразнить. Это каждый знает еще с детства. И они передразнивают иконы и Евангелие, они расписывают стены, как я пишу свой роман, высмеивают кулаков и попов, передразнивают их, показывают им свой язык.
Поп придет сюда и узнает себя, но поп не придет сюда. Кулаки придут сюда и узнают себя, но они сюда не придут. Сюда придут колхозники, единоличники — бедняки и середняки и узнают тех, кого им нужно узнать.
Ребята закончили работу, и вот они смотрят на нее и хохочут. Над этими святыми, над этим богом, над этими кулаками. Сегодня смеются они, завтра будут смеяться все.
Но смеются не все, а только кулаки. Толпа кулацких парней ночью врывается в клуб.
Они ломают двери и окна, рубят стены топором, строгают рубанком и то, что не успели соскоблить, замазывают смолой.
Они пишут смолой слово на стене во всю стену. Слово из трех букв.
И вот они смотрят на свою работу и хохочут.
— Это не слух, — говорят одни. — Это правда.
— Нет, это не правда, — возражают другие. — Это слух.
— А что это за слух? — спрашивают третьи. — Что это за правда?
— Это не правда, — возражают одни. — Это слух.
— Нет, это не слух, — возражают другие. — Это правда.
— Это факт, — подтверждают четвертые. — Мы знаем.
— А что это за факт? — спрашивают пятые. — Что вы знаете?
— Нет, не мы, — говорят четвертые, — мы не знаем. А знают они. Знают другие.
— Нет, не другие, — говорят другие, — другие не знают. А знают третьи. Вот третьи — те знают.
— А где же третьи? — говорят третьи. — Мы не знаем.
— Мы не третьи, — говорят третьи. — Мы не знаем.
— А где же кулак? — спрашивают четвертые. — Кулак знает.
— Я не кулак, — говорит подкулачник. — А я знаю.
И достает слух из–под полы. Все приближаются и осматривают слух. Некоторые ощупывают, другие, недоверчивые, пробуют слух на язык.
— Но это не может быть, — возражают одни, — у нас земля!
— Это не может быть, — возражают другие, — у нас машины!
— А плевать им на землю, — возражает подкулачник. — Плевать на машины. Земля — не принцип, — говорит подкулачник. — Плевать на машины. Земля не принцип, — говорит подкулачник. — Принцип не машины. Они организуют свой. Им дороже принцип. Организуют свой. Возможно, уже организовали.
Приближается Молодцев.
— А вы не слышали, — обращаются к нему одни. — Вы не слыхали?
— Открылся новый колхоз, — говорят другие. — Поп во главе колхоза.
— И все классы, — прерывают третьи. — Кулаки, бедняки, середняки.
— Все классы, — подтверждают четвертые. — Даже батраки. Все классы.
— Вот так колхоз! — говорит товарищ Молодцев. — Что это за колхоз? — и смеется.
— Вы смеетесь, — говорят одни. — А нужно плакать. Поп во главе колхоза, а вы смеетесь.
— Это факт, — говорят другие. — Вы не смейтесь.
— Где же факт? — говорит товарищ Молодцев. — Покажите мне этот кулацкий колхоз. Его поля? Его огороды?
— И в самом деле, — соглашаются все. — Его не видать.
— Что такое конспиративный? — говорит подкулачник. — Я не знаю. Он конспиративный, — говорит подкулачник. — Я знаю.
— Колхоз в подполье, — смеется Молодцев. — Это остроумно. Что же они, и пшеницу сеют в подполье? — спрашивает он.
— Сеют, — отвечают подкулачники.
Но организаторы «конспиративного колхоза» еще ничего не знают. Они находятся еще в первоначальной стадии, стадии размышления.
Вот кулак Лука. Он сидит у окна, положив голову на руки, и мечтает. И вот его мечта — мечта деревенского мистика, и он видит колхоз таким, каким бы он хотел его видеть.
