Всего лишь три месяца, как они познакомились. Казалось бы, у них мало общего: он - болгарин, она - полька, он вырос в неприметном городке центральной Болгарии, а она - в шумной и многолюдной Варшаве, он до пятнадцати лет жил в семье скромного провинциального учителя, а она воспитывалась в богатом аристократическом доме... Но есть нечто, что сближает юную пару. Он принадлежит к народу, угнетаемому турецкими поработителями, а она - к народу, которым вот уже второе столетие помыкает российское самодержавие; оба с раннего детства слышали разговоры об угнетении своих народов и оба мечтают о свободе.
Дом пани Ядвиги привлекал многих сосланных, кто мечтал о независимости Польши. Кто-то приходил, движимый любовью к отчизне, а кто и просто потому, что пани Ядвига была богатой дамой, приходил, чтобы пообедать или перехватить сколько-нибудь рублей. Все посетители, решительно все, упивались речами о независимости Польши - иначе им не нашлось бы места за столом у пани Ядвиги. Христо с волнением внимал этим речам. Его отношение к русским раздваивалось: с одной стороны, русские для поляков - те же турки, а с другой, именно с Россией болгары связывали свои надежды на освобождение родины.
От Христо не таились, считали его своим. Иногда пан Свентославский выносил из своей комнаты газету или брошюрку и вслух читал прокламацию польских эмигрантов, нашедших приют в Лондоне или Париже, или статью Герцена, напечатанную в "Колоколе".
...Довольно скоро, однако, безоблачная жизнь Ботева у Рудзиевских завершилась. Как-то поздним вечером, когда Ботев уже спал, его разбудили чьи-то возбужденные голоса. В дверь его комнаты постучали, и на пороге вырос жандарм, потребовавший пройти в гостиную.
В гостиной - и пани Ядвига, и Эвелина, и пан Свентославский, и даже сонный Адамчик в кресле рядом с матерью, жандармский офицер и еще две личности в штатской одежде.
- Не скажете ли вы нам, молодой человек, что за собрания происходят на этой даче? Какую литературу и кто читает в этом доме? - офицер кивнул личности в штатском. - Дай-ка сюда!
У него в руке появилась пачка листков с печатным текстом и поверх листков несколько номеров "Колокола".
- Откуда у вас эта литература? - обратился офицер к Свентославскому.Где вы ее достали?
Христо захотелось помочь приютившим его людям, и он решил взять вину на себя.
- Это моя литература, - громко заявил он. - К господину Свентославскому она не имеет отношения.
- Каким же образом эти прокламации очутились в комнате господина Свентославского? - спросил офицер.
- Я их туда спрятал, - сказал Христо. - Думал, там они будут в большей безопасности.
Ботева задержали, доставили в полицейский участок. В участке он переночевал, утром его вызвали для допроса.
- Чем вы занимаетесь в Одессе?
- Я вольнослушатель университета, изучаю литературу.
- Которую мы у вас забрали?
Неожиданно Ботева выручил его паспорт.
- Вы турок?
- Я болгарин.
- Нет, турок, вы подданный турецкого султана. А у госпожи Рудзиевской вы в качестве кого?
- Репетитор ее сына.
- Так вот, господин репетитор, трое суток вам для того, чтобы покинуть пределы Российской империи.
На даче Христо встретили с тревогой.
- Выясняли, откуда у вас "Колокол"?
- Спрашивали, сказал - привезли из Пловдива.
Пан Юзеф облегченно вздохнул, пожал Христо руку:
- Вы благородный человек.
Вмешалась пани Ядвига:
- Чем это вам грозит?
- Дали три дня, приказали ехать обратно в Турцию.
Рудзиевская и Свентославский переглянулись, и после некоторой паузы пани Ядвига сообщила о своем решении перебраться в Париж.
-Я предлагаю вам, Кристоф, ехать во Францию вместе с нами. Вы по-прежнему будете давать уроки Адамчику, мальчик не хочет с вами расставаться. И будете получать стол, квартиру, жалованье. Вы сможете продолжать свое образование. Выучите язык, поступите в Сорбонну, один из лучших университетов Европы. Вы пишете стихи... Не смущайтесь, Эвелина рассказала мне... Вы начнете печататься.
Все, что рисовала перед ним пани Ядвига, звучало как сказка. Перспектива завораживала: обеспеченное существование, привязанность воспитанника, возможность продолжить образование, возможность печататься...
