Они идут в паспортный стол. Им обещают выдать паспорта в течение недели, если в графе «национальность» они укажут «евреи»[37].
Они указывают и получают на руки листочки с заголовками «Dokument podróży», «Путевой документ» и «Titre de voyage». Ниже написано, что владелец этого документа не является польским гражданином, «владелец настоящего документа не является…», «le titulaire de ce titre…»
Пани Крусевич уже нет в живых, остается попрощаться только с Казимерой Шуберт.
Лилюся сидит в кресле, опираясь изуродованными артрозом руками о палку. С легким отвращением рассматривает путевые документы. Задумывается… Видно, размышляет, что бы подарить им на прощание.
— А медальон? — спрашивает она вдруг. — Тот, с Девой Марией… Ты его сохранила?
— Нет, — признается она.
— Ты потеряла медальон? С Девой Марией? — Лилюся смахивает слезинку — крохотную, но явственную. — А ты не помнишь, куда ты его задевала?
— Помню. В Освенциме задевала.
— В Освенциме, — повторяет Лилюся. — В Освенциме, ну да…
— Не плачь, — наставляет она Лилюсю. — Ты ведь знаешь — нам нельзя плакать…
Они снова в Вене.
Дочки учатся в институте, муж держит магазин джинсов. Она помогает ему: подает клиентам брюки. Одну за другой приносит молодому мужчине шестнадцать пар джинсов, тот примеряет и возвращает, примеряет и возвращает, семнадцатую все-таки покупает. Она желает ему хорошего отдыха и мечтает уйти из магазина джинсов навсегда. Уйти-то можно, но куда?
Усталые, они возвращаются домой. Не снимая пальто, муж ставит пластинку — душераздирающую погребальную еврейскую песню. Он садится в кресло, подпирает подбородок рукой и смотрит на фотографии. Увеличенными фотографиями увешаны все стены. Геля в розовой шляпе и в летнем платье с крупными розовыми цветами — фотограф раскрасил старое фото мягкими пастельными тонами. Халина в черно-белом варианте — зато не видно, как некрасиво у нее обесцвечены волосы. Отец в двух версиях — с бородой и без. У Туси — как всегда, задумчивой и спокойной — гладко зачесанные волосы с пробором и черный бархатный бант под белым воротничком. Шимек, Тусин сын, слишком серьезный для своих шести лет. И Зося, самая красивая из сестер. Они не успели познакомиться: Зося уехала во Львов, и следы ее затерялись.
— Что ты все сидишь? — спрашивает она мужа. — Что ты их разглядываешь? Пока они были живы, вы постоянно ругались.
— Неправда, — возражает муж, — ничего мы не ругались.
— Как это — не ругались? Когда я пришла к вам первый раз, ты злился на Халину.
— Перед Халиной я извинился. И даже, если ты помнишь, похвалил ее суп…
— Потому что я тебя попросила. Мы обедали, и ты сказал: «Какой вкусный суп, это ты приготовила?» Халина улыбнулась и ответила: «Я рада, что тебе нравится». Это я тебя шепотом уговаривала: похвали суп, похвали…
— Вот видишь. Я со всеми помирился и теперь могу предаваться отчаянию. Я хочу предаваться отчаянию, не мешай мне.
Младшая дочка знакомится с парнем, евреем из Швеции. Бросает свою польскую любовь, Славека Б., студента архитектурного, и уезжает со шведом. Они проводят каникулы в кибуце, а вернувшись, дочь заявляет родителям, что переезжает в Израиль.
— Эта страна все время воюет, — втолковывает она дочери.
— Это моя страна, — отвечает дочь.
— Твоего мужа заберут в армию.
— Ну что делать. Это его армия и его страна.
— Он может погибнуть! Ты что, не понимаешь, что его могут убить?!
— Убьют — значит, убьют. Значит, он погибнет за свою страну.
— Во время войны мне было столько лет, сколько тебе теперь, — говорит она дочери. — И для меня не было на свете ничего важнее, чем муж. Весь мир мог катиться в тартарары, только бы он остался жив. А ты что?
— А для меня есть вещи поважнее, — отвечает дочь. — Такие, за которые не жалко отдать жизнь.
Ей вспоминается разговор с Николь — о детях, которые не станут погибать ни за что ни про что. Должно быть, сама накаркала, с ужасом думает она.
Вторая дочь тоже переезжает в Израиль. В венской квартире они с мужем остаются вдвоем.
Жизнь их довольно однообразна.
Она встает первой. Засыпает кофе в кофеварку и ставит на стол две чашки. Будит мужа. Они идут на работу, продают джинсы. Возвращаются. Она готовит обед, муж сидит в кресле.
