Родители мужа целый день сидят на полу, до ванной доползают на четвереньках. Порядочная вдова не разрешает им подниматься в полный рост и ходить по квартире, и она права: из окон дома напротив все видно. Внешность у родителей ужасная. И речь ужасная. Их приходится хорошенько прятать и хорошенько платить за риск.
Муж работает на пана Болека. Теперь он не Шайек и не Вольф, его зовут Владек. Днем он ходит в гетто на работу — грузит кирпичи на подводы, а ночью возвращается туда по каналам — забрать припрятанные в руинах еврейские вещи. Он продает их постоянным клиентам, закупает для евреев продукты, остальное отдает вдове.
Эта великодушная женщина не выгоняет жильцов, когда в гетто вспыхивает восстание[5], и муж теряет сразу и дневной, и ночной заработок. Они глядят на пламя. На черный дым, поднимающийся над стеной. Прислушиваются к выстрелам. Пытаются угадать, где стреляют, что горит и куда бегут люди. (Успеют они убежать или погибнут в огне?) Иногда с ними кто-нибудь заговаривает — на улице, на трамвайной остановке. Если человек со вздохом говорит: «Господи Иисусе, что за несчастье!» или что-то в этом роде, их охватывает страх. Почему он говорит это именно им, бог ты мой, ну почему?! Не отвечая, они спешат уйти подальше от сострадающих и удрученных. Зато если кто-нибудь бросит: «Ого, жиды-то как поджариваются!», они спокойны — значит, их приняли за своих. Они стоят, не торопятся: что ж, поджариваются так поджариваются.
В середине мая восстание затухает. Люди пана Болека возобновляют свою деятельность. Самое время, а то вдова уже начинает нервничать.
Муж по каналам выводит из гетто родителей своей приятельницы. Внешность у тех вполне приличная: она — крупная, полная, он носит усы, можно поселить их дома. (Живут они теперь в бывшем еврейском доме на Марианской, с симпатичным, надежным дворником паном Матеушем. Квартиру устроила Лилюся. Тут уже успели побывать мародеры, но они вставили окна и раздобыли печурку с трубой, жить можно.)
Родители мужниной приятельницы могли бы быть поблагоразумнее: рядом лестница, и соседям слышен каждый шорох. Увы, они люди легкомысленные. Кипятят воду, гремят посудой. Приходится съезжать с квартиры.
Муж находит им новое жилье, они втроем отправляются туда.
На улице встречают знакомого еврея из Лодзи. Тот тоже узнает их. Приветливо улыбается, они улыбаются в ответ и идут дальше.
Входят в квартиру. Через час кто-то стучит в дверь. Смотрят в глазок: знакомый из Лодзи. Они открывают — на пороге полицейские. Всех забирают в комиссариат, мужа отпускают, стариков отвозят в криминальную полицию.
На следующий день муж просыпается и говорит, что этим людям нужно помочь. Еврей. Обрезанный. С фальшивой кенкартой. Жена перекрашена в блондинку. Родители скрываются в убежище. В тайнике — тюки с еврейским барахлом. И он — он! — отправляется в немецкую криминальную полицию. Она пытается его удержать. Кричит: зачем ты идешь? Ради кого? Это ты должен выжить, а не они! Муж отстраняет ее. Переговоры с полицейскими ничего не дают, хорошо еще, что они не догадываются проверить его ширинку.
Через несколько недель из лагеря приходит открытка. На ней два слова: «Спасите нас». Приходит и телеграмма от мужниной приятельницы. В ней четыре слова: «Спасите, куда прислать деньги?» На ее месте я бы села в поезд и приехала спасать родителей сама, говорит она мужу. Но муж прекрасно понимает свою приятельницу: она боится потерять хорошее место — прислуги в немецком доме. Хочет спокойно дожить до конца войны.
Муж прав. Приятельница доживет до конца войны. А ее родители, которые своим отчаянием, своим призывом осмелились подвергнуть опасности его жизнь, погибнут в лагере.
