– Буду рад исполнить вашу просьбу, ва… Елизавета.
– Спасибо! А теперь, если вас не затруднит, почитайте мне немного, – попросила я, протягивая ему пустой бокал, чтобы он поставил на прикроватный столик. – Болезнь отняла все силы.
– Как угодно вашему величеству, – произнес мужчина. Кажется, просьба польстила ему не меньше, чем мольба о помощи. Роджер взял книгу. – С какого места вы бы хотели начать?
– С самого начала, – ответила я, устраиваясь поудобнее. – С самого начала!
Так и есть! Придется начинать с азов. Я собиралась выжить в чужом мире и в чужом теле. Кажется, в эпоху, в которую попала, любили рубить головы. Как бы свою не потерять, если поймут, что королева – самозванка.
– Науки – убежище от страха, – негромко произнес учитель, раскрывая книгу. Я хмыкнула. От страхов и душевных терзаний отлично помогала работа. Много работы, с раннего утра до позднего вечера. Частенько я выползала последней из банка вечером в пятницу, пугая взъерошенным видом охранников, чтобы первой поприветствовать их в субботу. А еще – теннис и кофе. Много кофе! Интересно, как в одна тысяча пятьсот пятьдесят девятом году обстоят дела с этими двумя позициями?
Тем временем мужчина раскрыл книгу, и полумрак комнаты наполнил певуче прекрасный древний язык. Я закрыла глаза, блаженно вытянулась в кровати, чуть ли не урча от удовольствия, потому что понимала все, все до последнего слова! Лежала и слушала. Затем плакала, скорбя о женщине, которая любила речи Демосфена, к постели которой Роджер Эшам принес «Илиаду». Плакала так долго, пока не заснула незаметно для себя.
Я проснулась, когда неяркое зимнее солнце уже пробивалось сквозь тяжелые ночные занавеси. Открыла глаза и наткнулась на внимательный взгляд Кэти Эшли, дожидавшейся моего пробуждения в кресле возле кровати. Это была темноволосая, слегка полноватая женщина с начавшим увядать, но все еще хранящим следы былой красоты лицом. Вряд ли бы кто дал ей больше пятидесяти.
– Дорогая моя! – воскликнула няня. – О, девочка моя!.. Хвала Господу! Ты пришла в себя!
– Доброе утро, Кэти, – улыбнулась я, удивленная горячностью ее тона. – Мне уже лучше. И все благодаря твоим заботам! Когда я открывала глаза, то видела тебя рядом. Поверь, никогда не забуду о твоей преданности.
Может, чужую память мне не оставили, но с моей было все в порядке.
– Ты и так одарила меня больше, чем могло бы присниться в самом смелом сне, – произнесла женщина. – Ведь я начинала простой служанкой, приехавшей из глуши Девона, затем стала камеристкой, а теперь… Ты возвысила меня до невиданных высот! Но сейчас не об этом. Как самочувствие моей королевы?
– Хорошо, – немного смутившись, ответила я. – Настолько хорошо, что собираюсь встать с кровати.
Это была истинная правда – в голове прояснилось, боль в животе не спешила возвращаться. Для начала я села, прижавшись спиной к пышным подушкам, что украшали изголовье. Обвела взглядом комнату. В ней в изобилии водилась изящная мебель и восточные ковры на полу. Около окна стоял письменный стол с торчащим из чернильницы серым гусиным пером. В дальнем углу притаился клавесин. Надеюсь, меня не заставят развлекать придворных игрой на этом орудии пыток? А то придется признаваться в разыгравшейся амнезии. В этот момент Кэт стиснула меня в объятиях, да так, что я оказалась намертво прижатой к пышной груди, стянутой жестким лифом синего платья. Мысли меня покинули, кроме одной: не задохнуться бы! Наконец, смогла выпутаться, вдохнув тонкий запах чужих духов, чувствуя сотрясающие ее тело беззвучные рыдания. Погладила женщину по плечу, стараясь утешить.
– Хвала, хвала Господу, Деве Марии и святым угодникам, – бормотала Кэти. Я мычала, соглашаясь с ней, размышляя о том, что неплохо и в самом деле вознести хвалу Господу. И всячески проявлять христианское рвение. Кажется, четыреста лет назад набожность считалась одной из добродетелей. Не успела заявить о своем решении, как няня принялась выкладывать сплетни, терзающие придворные уши и занимающие придворные рты.
Во дворце склонялись к тому, что у юной королевы случился нервный приступ, которым она была подвержена и ранее. В этот раз, не выдержав волнений и бремени короны, возложенной на голову, Елизавета – я то есть – чуть не отдала Богу душу.
