— А она… это… не заколдует? — опасливо протянул молодой страж, стоявший чуть в стороне.
— Какой — заколдует! — в зубы врезалась вонючая тряпка. — Не двинется даже! А к завтрему всё решим. Ишь — ведьма! Язык бы ей поганый вырезать да руки обрубить…
Не вырвалось больше ни звука, лишь жалобное мычание. А сердце забилось — слишком живо; наверное, оно так колотится лишь в предчувствии смерти. Дышать почти не получалось — только глотать, давиться воздухом, и надеяться, что сейчас кошмар закончится. На шум выбегали во внутренний двор люди с факелами: вдруг сейчас, как во сне, придётся сгореть?! Закрыть глаза — и пусть всё будет быстро, как с Элори: ни мгновения боли.
Но даже отвести взор не получалось. Шантия умоляюще посмотрела на стражей, а после — за их спины: в толпе она увидала Вениссу, спокойно стоявшую под небом. Скажи же, скажи им: то не заклинание, а только лишь песня…
Тёплые золотые глаза певуньи встретились со взглядом «ведьмы», и на мгновение мелькнули в них прежние смешливые искорки. Венисса улыбнулась — и исчезла за спинами слуг и стражников, так и не сказав ни слова.
— Смотри-смотри, глазёнки повылупила! Что, не ворожится? — в плечо ткнулась просунутая сквозь решётку палка. Шантия чувствовала себя, как рыбёшка в лоханке, которую гоняет тростинкой туда-сюда любопытный ребёнок. Говорить не получалось — только мычать; написать бы, но чем, да и станет ли кто-то из тюремщиков читать? Наверное, скажут — ведьминские письмена. А потом скуют руки. Где же Венисса? Почему бы ей не сказать — произошла страшная ошибка, всё дело в обыкновенной песне… Люди, наверное, милостивы к своим сородичам и, быть может, даже позволили бы ей самой пропеть всё до последнего словечка. Ведь выпустили же её наружу, пусть даже только в сад, но всё же туда, куда прежде несчастной певчей птице не было хода…
По крайней мере, Венисса снова увидела небо. Шантия повторяла про себя — нужно быть благодарной, нужно радоваться: ты помогла страждущей душе, пусть даже в ущерб себе. Думай Джиантаранрир лишь о безопасности и спокойствии, смогла бы она одолеть Антара?.. Вот только оттого не менее холоден каменный пол, и не менее хочется забиться в малейшую щель, подальше бы от тех двоих, что сторожат камеру.
— А может, не надо… того… дразнить? — опасливо протянул второй стражник, крепкий, но похожий не на великана — на коротышку. — Ведь точно ведьма. Как наколдует…
— Да чего она наколдует! — залился смехом Гиндгард и снова просунул меж прутьев палку, норовя ткнуть пленницу ещё разок. — Смотри, смотри, как дрыгается! Будешь знать, как королеву ведьмовскую на помощь звать. Ишь, удумала — молитвы наши уродовать!
Шантия отползла к стене и замычала; снять бы жуткую тряпку! Ведь всё можно объяснить, почему, почему варвары не могут просто дать сказать хоть слово?! Неужто думают — она способна к колдовству? Да будь так, она бы не стала и смиряться с ролью невесты, а после и наложницы, дракона, сожгла бы его дотла, так, что не осталось бы и пепла! Глаза слезились: не то от страха, не то оттого, что здесь, внизу, ещё больше чадящих свечей и горького дыма. И совсем нет воздуха, что уж говорить о каком-то там свете!
— Не надо! — взвизгнул коротышка, хватаясь за оружие. Само дёргается тело, сами вскидываются руки: защититься, не дать себя убить… А глаза не закрываются. Хотя очень хочется.
— Да не наколдует она, я тебе точно говорю! — потянулся к ключам — сердце упало: нет, только не заходите в камеру! Когда-то Шантия сказала бы: страшно сидеть за решёткой, будто ты не разумное существо вовсе, а опасный хищный зверь. Но ещё страшнее, когда исчезает и эта преграда меж тобой и теми, кто в самом деле мог бы называться тварями, тварями более жуткими, чем любой хищник.
— Во, смотри! — нет, только не убивайте, не режьте, не бейте… Губы затряслись, и Шантия вжалась в стену — нет, коротышка не достал меч, зато Гиндгард взялся за нож, потянулся к горлу… Нет, не думать об этом. Лучше вспомнить красивую песню о девушке, влюблённой в месяц, и представить: где-то в далёких горах сейчас слышат плач Вениссы, и, быть может, он тронет духов её земли, раз уж не удалось докричаться до Незрячей богини. Верно, и не мужчину вовсе означает месяц в сказке: нет, наверное, это лишь символ свободы — далёкой, желанной… Пресвятая Джиантаранрир, уберите железо от горла!
