Пусть ее братья одержат победу, снова станут королями — и они возьмут ее к себе, домой. Они найдут ей мужчину, столь же хорошего, как — нет, Эйрик никогда не стал бы ни терпеть подобных капризов, ни пытаться исцелить ее душу — как Аринбьёрн. Тогда, возможно, она когда-нибудь сможет одержать свою собственную победу над теми людьми, которых убила.
Все это пребывало ныне с Рагнхильд и с ее матерью.
Гуннхильд установила свечу на свой колдовской табурет перед распятием. Изображение, около фута высотой, было вырезано из дерева и крепилось снизу к подставке. Большая часть краски и позолоты стерлась за эти тревожные годы, хотя Гудрёд редко извлекал распятие из сундука, в котором хранились вещи, привезенные из Йорка. Почему-то, лишившись краски, фигура стала более напряженной, а пристальный взгляд более строгим. Сын с радостью отдал распятие матери, когда она попросила его об этом, решив, видимо, будто это означает, что мать не станет заниматься тем, чего он боялся.
Странная улыбка скривила рот Гуннхильд, прежде чем она опустилась на колени, сложила руки перед собой и проговорила в тишину:
— Господь наш Христос, Сын Марии, единый с Отцом и Святым Духом, сошедший на землю, чтобы мы смогли познать правду, умерший, чтобы искупить наши грехи, и восставший из могилы, чтобы мы могли жить вечно в близости Твоей… — Так молился Брайтнот, и так он учил ее молиться. (Его образ проскользнул в ее сознании.) — …Услышь меня. Завтра король пойдет на войну за Твою веру. — Вообще-то в основном за свои интересы, но об этом можно умолчать. — Я взываю к Тебе, чтобы Ты вместе с ним защитил веру. Тогда люди увидят, что ты настоящий Бог, высший из высших, и пойдут к тебе. — Во всяком случае, некоторые пойдут, а за ними их сыновья и внуки. — Если же все закончится не так, то они будут продолжать поклоняться тем богам, которые поддерживают врагов королевского дома. Что бы ты ни решил сделать со мной, знай, что я приложу все силы, чтобы помешать беззаконию исказить облик мира. Достаточно. Аминь.
Преодолевая боль в бедрах и пояснице, она поднялась на ноги. Если Христос был тем, чем его считали христиане, то он должен был все предвидеть. Но при произнесении вслух все приобретало иную силу, начинало действовать колдовство слов и рун.
Если, обращаясь к Христу и к языческим богам одновременно, она прогневит их всех, то пусть вся их ярость падет на нее. Рагнфрёд ничего не знал об этом. Мысли Гуннхильд должны были заставить их вмешаться в события и даже подчинить их ее воле, как то стремились делать финские волшебники.
Она пройдет также и по третьему, самому древнему пути, по пути заклинаний и грез, ибо на нем она сможет не только ожидать, беспомощная, пока ее сын будет сражаться, но и помогать ему.
Гуннхильд бил кашель, разрывавший легкие. Ее щеки и лоб казались горячими. Она пошла к своей кровати. Спешить пока что было некуда. В это время года ночь была примерно такой же длины, как и день. Она легла и погрузилась в воспоминания.
Когда она встала и съела грибы, размокавшие в миске с водой, они подействовали на нее почти мгновенно. Усталость сразу отпустила. Двигаясь чуть ли не легко и гибко, она приготовила все, что было нужно для путешествия.
Голая, с распущенными волосами, с ожерельем из перьев, когтей и зубов, она плясала вокруг табурета, била в бубен, пела, размахивала колдовскими костями, сидела и раскачивалась, а грохот мировой мельницы становился все громче и громче. Вот закружилась чернота. Тело Гуннхильд опустилось на пол. А душа вылетела из него и устремилась в пламя свечи.
Рассвет только-только окрашивал бледным светом небо, покрытое рваными облаками. Дул сырой ветер, моросил дождь. Бесчисленные лошади моря — волны — трясли белыми гривами. Тень устремилась к востоку.
