В зале начали оживленно перешептываться.
— Продолжай, — приказал Харальд Серая Шкура.
Глум повиновался:
— Король Харальд Гормсон говорит, что понимает, насколько все это было нелегко для тебя и твоих братьев, господин, — норвежцы — упрямый народ, а тут еще выдалось столько тяжелых годов подряд — и что ты пока еще не можешь начать платить то, что причитается Дании. Он сказал, что учитывает это и не проявляет настойчивости.
Те, кто побывал в Дании, неохотно кивнули. Те, кто оставался здесь, затаили дыхание и лишь переводили взгляды со скальда на короля и королеву.
— Продолжай, — снова потребовал Харальд.
— Король… — сказал Глум, — ни разу не говорил об этом прямо, но он хорошо умеет день ото дня вскользь касаться какого-то вопроса то одним, то другим хитрым словом. — То, что этот человек так смело говорит о другом короле, показывает глубины его любви и доверия к своему господину, думала Гуннхильд. Если бы только имелось побольше таких, как он. — Он считает, ты и король Гудрёд неправильно поступили с королем Трюггви Олавсоном и королем Гудрёдом Бьёрнарсоном. — Да, думала Гуннхильд, Синезубый рассматривал тех двоих как противовес. — Это заставляет его усомниться, — я буду прямо повторять его слова, господин, — усомниться в целесообразности или разумности такого брачного союза, который я, от твоего имени, предложил ему. — И добавил быстро: — Однако он велел сообщить тебе, король, что он благодарен тебе за это предложение, которое делает ему честь, и что он намерен обдумать его.
Гуннхильд знала, что это не было оскорблением. Не таким, которого нельзя было бы не заметить. Для этого Харальд Синезубый был слишком коварен.
Харальд Серая Шкура побледнел. Мать, сидевшая рядом с ним на возвышении, наклонилась к нему и шепнула:
— Спокойнее, спокойнее. Не поднимай вообще никакого шума по этому поводу. Говори всем, что ты и сам еще будешь думать об этом. А теперь переходи к более приятным вещам, как будто все это не имеет большого значения.
— Но ведь имеет, — не поворачиваясь, краем рта, сказал король.
— Да. — Отправит ли ярл Хокон по возвращении из викинга послов к Харальду Синезубому? — Но топор упадет еще не скоро. Следи. Выжидай. Готовься. Не пропусти никаких признаков угрозы.
Он вздохнул.
— Ты, как всегда, мудра, королева-мать. — А затем он громко расхохотался. — Значит, быть по сему! — крикнул он. — Ты хорошо все рассказал, Глум. Теперь мы посмотрим, что прислал наш датский родственник, и будем веселиться до глубокой ночи.
Гуннхильд почувствовала, как по всему залу прошла волна облегчения. Лучше всего ей будет сейчас уйти. Это не вызовет ни у кого ни малейшего удивления. Кроме того, ее нисколько не интересовало нечленораздельное пьяное бормотание. Она негромко, чтобы слышали только те, кто сидел поблизости, сказала, что чувствует усталость, — годы сказываются, добавила она с улыбкой — и покинула зал.
Солнце совсем не просвечивало сквозь низкие серые облака; булыжники, которыми был вымощен двор, не отбрасывали ни малейшей тени. Свистел ветер. Она поплотнее завернулась в плащ. Какой же холод должен был стоять дальше, на севере? Она слышала, что там и в Упланде фермеры все лето держали скотину в хлевах и кормили ее сеном, которое удавалось время от времени накосить, как всегда делали финны. Морской улов все больше скудел. Но ведь еще дальше, в землях Траандло, дела шли вовсе не так невыносимо плохо. Земля и вода в Дании тоже родили достаточно. Неужели Бог на самом деле гневался на то, что ее сыновья в какой-то степени охладели к делу насаждения в Норвегии Его веры? Тогда почему же процветает языческий Свитьёд? Может быть, что-то не так с самим миром, с единением норвежцев со старыми силами земли, моря и неба?
Тут ее окликнули.
— Королева, — услышала она скулящий голос, — надеюсь, что тебя это порадует: у меня есть новости.
Рядом с нею стоял Эдмунд. Болезненный, тощий, сутулый. Хотя она не скупилась, награждая его, он был одет очень невзрачно. Он часто так одевался, чтобы быть как можно незаметнее, когда ему приходилось выполнять поручения Гуннхильд. Он, должно быть, уже давно дрожал здесь, на холоде, считая, что это лучше, чем врываться в зал и отвлекать короля. Она внутренне напряглась, но ответила очень спокойно:
