Со двора вошла Хельга. Она приостановилась, оглядела зал, а затем зашагала к возвышению и остановилась, уперев руки в боки. Гуннхильд взглянула на нее с негодованием. То, что Хельга была на два дюйма выше ростом, ничего не значило. Из-под платка у нее торчали желтые косы. Живот выпирал — она носила ребенка. На лице застыло кислое выражение.
— Опять бездельничаешь, Гуннхильд? — презрительно бросила она. — Ты что, устала?
Девушка выпрямилась и напряглась.
— Нет, — ответила она. — Я думала.
— Ну что ж, у нас в кладовой есть тюк чесаной шерсти. Ты можешь прясть ее и думать.
— Я буду прясть, когда приготовлюсь, — пробормотала Гуннхильд.
— Ты вполне готова. Иди и бери шерсть!
Гуннхильд вскочила, как будто ее подбросило.
— Не разговаривай так со мной! — вспыхнула она. — Я что, рабыня?
— Нет. Рабы работают. А ты сидишь, как свинья в закуте, или мотаешься повсюду, как вонь от навозной кучи по ветру.
— Т-т-ты с-смеешь так разговаривать со мной — с дочерью Эзура Сивобородого?
Хельга промолчала, видимо, она немного заколебалась, и желание непременно взять верх оставило ее. После паузы она вновь заговорила, но уже менее резко:
— О да, ты, конечно, будешь жаловаться ему, когда он вернется домой. Но от меня он узнает правду.
Гуннхильд почувствовала, что берет верх, и, не желая терять преимущество, огрызнулась в ответ:
— Пусть он сам решит, кто из нас прав. А от тебя я больше не потерплю унижения.
С этими словами она вышла из зала. Хельга злобно посмотрела ей вслед.
Во дворе Ингвар и еще несколько мужчин запрягали лошадь в телегу, к которой были прислонены несколько вил и грабель. Они собирались возить скошенное сено. С каким удовольствием она поехала бы вместе с ними!
— Добрый вечер, Гуннхильд Эзурардоттир, — серьезно произнес Ингвар. В отсутствие господина он оставался в Ульвгарде за старшего.
— И тебе добрый вечер, Ингвар Халлфредарсон, — промямлила она в ответ.
— Могу ли я спросить, куда ты направляешься?
— Немного пройтись.
Ингвар поглядел на открытую дверь.
— Я слышал недобрые слова.
Гуннхильд почувствовала, что ее лицо побелело от гнева.
— Нехорошо, когда женщины вот так ссорятся, — гнул свое Ингвар. — Это может привести к смертоубийству среди мужчин.
— Ты что, тоже против меня? — выкрикнула Гуннхильд.
Ингвар протестующе поднял руку:
— Нет, нет. Я просто огорчен. Прогуляйся, остынь. — Он знал, что поблизости нет никаких разбойников, объявленных вне закона, а никто другой не посмеет сделать что-нибудь плохое с дочерью Эзура. — Я попробую поговорить с… с хозяйкой дома. Лучше всего будет, если, когда ты вернешься, вы обе не станете возвращаться к этой ссоре.
Гуннхильд коротко кивнула и проследовала дальше.
Она вся кипела. Сколько еще это будет продолжаться? Может быть, следует попросить отца, чтобы он нашел ей мужа, несмотря на то что она еще молода?
Нет! Оказаться привязанной к крестьянину с руками, на всю жизнь пропахшими хлевом, или к рыбаку, от которого будет разить его уловом, заточить себя в этой земле и никогда не увидеть того, что лежит вне ее, никогда не иметь в своей власти более чем нескольких неопрятных работников? Нет!
Войдя в лес, она несколько успокоилась. Воздух, казалось, был насыщен густой зеленью; временами то тут, то там принималась распевать какая-нибудь запоздалая птица. Сквозь раскидистые лиственные кроны и опушенные сверкающей хвоей ветви сосен проглядывало густо-голубое небо. Красновато-золотые полосы света пролегали почти у самых корней деревьев, прогоняя прочь приземные тени. Лето было в разгаре, и солнце еще не начало прятаться за край мира; оно ходило по небу кругами, поднимаясь от окоема и опускаясь к нему, вечер незаметно переходил в утро, и так повторялось раз за разом. Люди почти не спали, лишь на несколько мгновений смыкали глаза, как будто стремились запастись летней силой жизни к наступлению черной зимы.
На поляне вокруг хижины Сейи ярко зеленела трава, среди которой вспыхивали цветы — фиалки и желтые пятнышки ятрышника. Сама она стояла возле двери. На небрежно собранные волосы она надела травяной венок, на фоне темного платья из грубого сукна выделялось ожерелье из черепов леммингов.
