Страх этот был небеспочвенный. Он нашел свое подтверждение в тот же вечер. После поминок, как только захлопнулась дверь за последней шмыгающей носом соседкой, он лютым зверем накинулся на Ксанку. Дубасил особенно злобно и страстно, а она молчала, сцепив зубы, ни за что не желая доставлять ему ожидаемое удовольствие, и этим своим упрямым терпением раздражала своего мучителя еще больше, распаляла и злила.
– Ты ее убила, сука. Ты виновата, гнида малолетняя, – приговаривал он, оглаживая ремнем за несколько дней ставшую тощей Ксанкину задницу. – Это ж она тебя пошла искать, заразу. Дошлялась, дрянь такая. Дома ей не сиделось, а мать теперь в могиле гниет. Твоих рук дело, убийца проклятая! – Ксанка даже забылась на миг и на какую-то долю секунды подумала, что отец действительно верит в то, что произносит. На мгновение ей показалось, что он на самом деле наказывает ее за бесшабашность, что обвиняет без какой-либо фальши, но уже перед следующим ударом сквозь свист ремня и жаркое дыхание зверя сумела расслышать звук расстегиваемой ширинки, и рванулась, и скатилась с кровати, неловко двинув отца ногой в челюсть, и выбежала во двор, затаилась до утра за теми же злосчастными гаражами. А там ревела, дрожала, выла белугой, но вовсе не от обиды и не от страха, а от ужаса перед тем, что собиралась сделать. Но отступить она не могла, потому что, какими бы грязными и отвратительными ни казались ей собственные намерения, не могли они перевесить и заглушить в девушке тот азарт охотника, который чувствует, что загнал добычу и для окончательной победы осталось только спустить курок. И Ксанка, не оглядываясь и не печалясь, сняла свое ружье с предохранителя.
Утром, дождавшись, когда отец выйдет из подъезда и отправится на работу, она позвонила следователю, что так настырно расспрашивал, не видела ли Ксанка чего-то в ночь убийства, и оставил свой телефон на случай, если девочка что-нибудь вспомнит, и искусно дрожащим голосом попросила приехать. Через час с небольшим она с расширенными от ужаса глазами продемонстрировала находку, обнаруженную в ящике отцовского стола.
– Вот, я пыль протирала, нечаянно потянула – он и открылся, а там… – Ксанка всхлипнула, показывая на испачканный в крови нож. – Папа обычно ящики на ключ запирает, сегодня забыл, наверное. – То, что ключи от ящиков стола отец хранил за томиком Тургенева на нижней полке книжного шкафа, девочка обнаружила несколько лет назад. С той поры иногда любопытствовала содержимым, не находя ничего предосудительного, кроме нескольких понюшек табаку, наличие которого в доме никогда не одобряла мать. – А что это?
– Разберемся, – только и смог выдавить следователь, которому стало искренне жаль маленькую дурочку, которая вслед за матерью должна была потерять и отца.
Нож отправился в целлофановый пакет, следователь – восвояси, а чрезвычайно довольная собой Ксанка в гости к Верочке.
Когда, наболтавшись с подругой и наигравшись с Костиком, она собралась уходить, Верочкина бабушка, которая терпеть не могла подругу внучки, сердобольно протянула ей сверток и сказала:
– На вот, домашние тут с мясом, с капусткой. Поешь и отца угостишь, когда придет.
Ксанка уткнулась носом в горячий, пахнущий уютом и любовью кулек и оттуда чуть слышно пролепетала:
– Спасибо.
Хотя больше всего на свете ей хотелось прокричать на весь белый свет с жестоким и нескрываемым злорадством о том, что отец больше никогда не придет, а еще о том, что следователю надо было спрашивать не о том, видела ли Ксанка что-то или слышала, или знала, а о том, не находила ли она часом чего-то острого и холодного с запекшейся кровью, чего-то такого, чем на пустыре зарезали ее мать. А Ксанка нашла и, толком ничего не соображая, принесла страшную находку домой. Не было это ни злым умыслом, ни мгновенно сложившимся хитроумным планом. Если бы знала заранее, как воспользуется она этой вещью, то спрятала бы ее, явившись домой, без малейшего промедления. А она так и спала с холодным ножом под кофточкой и вспомнила о нем лишь тогда, когда звякнул он холодной сталью об пол, вывалившись из спутанных простыней через два дня после смерти матери. Вспомнила и уже не забывала ни до того, как подложила нож в отцовский стол, ни после. Не забывала ни на один день. И не потому, что мучилась угрызениями совести, и не от того, что настоящие, неведомые убийцы матери так и остались безнаказанными, а лишь потому, что страшную эту находку считала бесценным случайным кладом, ставшим отправной точкой в ее будущей замечательной жизни.
