– Надеюсь, что так. Ты мне скажешь его телефон?
– Да пожалуйста. – Девочка продиктовала цифры.
Разговор был долгим, неприятным, тяжелым и совершенно безрезультатным. Вера услышала и то, «что девчонка совсем отбилась от рук, изводит его драгоценную жену, дерзит, к тому же еще и выпивает. И вообще таких лечить надо». И сколько она ни пыталась объяснить, что ребенок просто нуждается в любви, что игры с алкоголем – это всего лишь нелепый способ привлечь к себе его внимание, что никакой зависимости нет и в помине, в ответ звучало одно и то же упрямое, твердолобое: «Вам сказно лечить, лечите». Верины чувства менялись с течением разговора. Сначала она была полна решимости настоять на своем, потом крайне раздосадована тем, что у нее ничего не получается, а затем просто разозлилась, взбесилась, буквально озверела от его слепоты, глухоты и безразличия по отношению к собственному ребенку.
– Знаете, – отчеканила в конце концов, – я не имею права принять больного без паспорта и полиса. И еще: лечение будет долгим, девочке необходимо учиться. Здесь рядом есть школа, и если определить ее туда, то учителя смогут приходить прямо в больницу. Так что привезите необходимые документы и учебники. Да, и вещи не забудьте, пожалуйста. Ребенку лучше одеваться в домашнее. Прогулки у нас разрешены, так что смену верхней одежды тоже неплохо было бы иметь. Я уж не говорю о предметах гигиены. И если у вашей девочки есть ноутбук (Вера не сомневалась в его наличии), его тоже привезите, пожалуйста. Он может ей понадобиться для учебы.
– Я сейчас пришлю шофера, – обрубил тот, которого Вера теперь просто не могла называть отцом. Ни спасибо, ни до свидания, ни просьбы поговорить с дочерью, ни спросить ее: «Ну, как ты, малыш?»
Малыш все еще сидела на кушетке, но поза изменилась: руки висели вдоль тела, ноги поджаты под скамью, а глаза, не мигая, смотрели на врача. И когда та положила трубку, девочка только и смогла сделать, что выдохнуть с недоверием:
– Вы что, мать Тереза?
– Ты что, мать Тереза? – Михаил смотрел на Веру замутненным, тяжелым взглядом. Она сидела на его постели с пиалой в руках и осторожно дула на какое-то снадобье, зачерпнутое в столовую ложку. – Я тебя не приглашал.
– А святые не нуждаются в приглашении, Мишенька. Давай-ка, дружочек, пей. – Ложка летела в сторону, пиала переворачивалась Вере на колени, обжигая их до вздувшихся пузырей, которые она потом мазала облепиховым маслом и бинтовала, жалуясь бабе Нюре: «Как же он мучается, бедненький, душа разрывается». И снова вставала к плите, и опять колдовала над чудесным снадобьем. Нет, ничего волшебного и магического в составе не было: обычные травы, способствующие выведению вредных веществ из организма, но все-таки Вера добавляла туда щепотку зелья, которое не растет ни в каких лесах, не производится ни в одной лаборатории и не продается ни в одной аптеке: она добавляла в отвар смесь своего терпения, жалости и любви. Добавляла и снова шла в комнату, и снова несла пиалу, и опять садилась на кровать, и говорила тихо, спокойно, ласково:
– Ты только ложечку выпей, а потом можешь опять отворачиваться. Лежи себе, сколько хочешь.
– Ладно, давай свое пойло, только отвяжись.
– Вот и молодец, вот и славно, дружочек, вот и выпил ложечку.
А через час еще ложечку, а через два – две, а через пять – полстакана, а через несколько дней:
– Верочка, ты несешь? Мне пора отвар пить.
А через пару месяцев:
– Миш, нам возвращаться пора. Меня там еще пациенты ждут.
– Нам? Ты с ума сошла! У меня ни кола, ни двора. Квартиру продал, прописки нет.
– Я тебя пропишу. А квартиру я давно обменяла, ты не думай: от Хорошевки далеко, так что тяжелых воспоминаний не будет.
– Нет, ты точно мать Тереза!
– Так ты поедешь?
– Поехали, – без особого энтузиазма.
– Ну и прекрасно, – громко и выразительно, стараясь заглушить бешеный стук сердца.
И через год:
– Миша, я думаю, ты можешь увольняться.
– Как увольняться? Ты что, Веруня, с ума сошла? Я только начал себя снова мужиком чувствовать. Конечно, работа администратора в клинике не предел моих мечтаний, но спасибо и на этом. Если бы не ты, и ее бы не было.
