Король Гарольд замолк: он обвел ясным взглядом безмолвное собрание и обнажил свой меч. Не прошло двух секунд, как все лица, присутствующие в палате совещания, обнажили свои. Все лица оживились энергичной решимостью бороться до конца за спасение отчизны.
ГЛАВА III
Вожди поторопились проститься с королем, чтобы распорядиться предстоящим походом, а Гарольд вместе с братьями вошел поспешно в комнату, где женщины сидели, ожидая конца его совета с танами. Он порешил, простившись со всей своей семьей, отправиться немедленно прямо в Вельтемский храм, братья его должны были до следующего дня разместиться по городу и по его предместьям. Один только Гакон остался при отряде, охранявшем дворец.
Это было последнее семейное собрание, прощальное свидание короля англосаксов с дорогими и близкими его сердцу людьми. Сцена дышала мрачной и печальной торжественностью.
Гурт наклонил свою благородную голову к побледневшему личику рыдающей жены. Беспечный Леофвайн относился шутливо к слезам своей прелестной и молодой невесты, но в этих шутках слышалась затаенная грусть. Один только Гарольд поцеловал бесстрастно красивый лоб Альдиты. Ему теснился в душу другой, нежный, печальный, привлекательный образ, перед ним проносились воспоминания прежнего, улетевшего счастья невозвратной любви!
В словах его звучало невольное презрение, когда он успокаивал опасения Альдиты.
- Молю тебя, Гарольд, - восклицала она, - не рисковать собой! Я ничто без тебя! И скажи мне по совести:
не подвергнусь ли я какой-нибудь опасности, если останусь в Лондоне? Не бежать ли мне в Йорк или просить убежища у Малькольма Шотландского?
Почти в ту же минуту до слуха короля долетел нежный голос молодой жены Гурта.
- Не думай обо мне! - говорила она. - Ты обязан заботиться о спасении Англии, и если бы даже ты... - Язык ее отказывался досказать ее мысль, но она пересилила свою женскую слабость и продолжала ровным и решительным голосом: - Ну что ж, я и тогда в полнейшей безопасности, я не переживу ни погибели мужа, ни погибели родины!
- Благородное существо! - сказал с чувством Гарольд, прижав нежно к груди молодую невестку. - Если бы в Англии было больше подобных женщин, об нее притупились бы все вражеские стрелы!
Растроганный король прошел несколько далее и преклонил колено перед плачущей матерью: она с глухим рыданием обвила его шею обеими руками.
- Гарольд, мой благородный, мой дорогой Гарольд! - говорила она, смотря в его прекрасные, спокойные глаза, - ты выступаешь в страшный и решительный бой... отвечай мне по совести: не сорвался ли с уст моих, помимо моей воли, какой-нибудь упрек в смерти бедного Тостига? Изменила ли я слову, данному мной покойному Годвину, считать все твои действия непогрешимо правильными? Но ты идешь теперь на грозного врага... ты уводишь с собой всех моих сыновей... О! Гарольд! Пощади материнское сердце... пусть хоть один из вас закроет мне глаза!
- Мать моя, уважаемая и дорогая мать! - отвечал с живым чувством взволнованный король, - нет, ты не упрекала меня в гибели Тостига, не мешала мне действовать согласно с долгом совести! Не ропщи и теперь за то, что я иду и увожу других, при тебе остается печальная отрада - молиться за троих любимых сыновей и, если им назначено пасть в неравной борьбе, блаженное сознание, что они пали с честью за свободу и родину!
Королева Юдифь, стоявшая поодаль, дрожащая и бледная, не могла пересилить наплыва ощущений, давивших ей грудь. Она помимо воли преклонила колена у ног плачущей Гиты и бросилась, рыдая, в объятия Гарольда.
- Брат! Дорогой товарищ светлых дней моей молодости! - воскликнула она с не свойственной ей пылкостью, - когда мой повелитель возложил на меня королевский венец, но не отдал мне сердца, я решила отречься от всех земных привязанностей! Ищи в этом разгадку моего отчуждения от всей моей семьи, холодности, которую я всегда проявляла при свиданиях с тобой. Но опасность, которой ты теперь подвергаешься, борьба против того, кому ты клялся в верности, сломили мои силы! Прости меня, Гарольд! Я конечно понимаю, что долг повелевает тебе поступить таким образом, но... я молю тебя: возвратись к нам, Гарольд, возвратись, мой любимый, мой благородный брат, принесший, как и я, свое земное счастье в жертву отечеству, дай нам опять увидеть твое светлое, милое, дорогое лицо и не стану более скрывать мою привязанность под маской равнодушия, не свойственного любящей душе.
