«Все-таки, чтобы иметь дело с Луисом, нужно быть холостым и бездетным, — размышлял Джонни. — Кстати, как они там, в Оклахоме? — Не было у Джонни никого дороже двух девчушек и, конечно, Сары Белле. — Так ведь я о них и забочусь, — убеждал он себя, дожидаясь, когда придет время забрать старика из зала, согласно его подробным инструкциям. — Подумаем вот о чем. Вероятно, у него есть почти год послежизни. Из стратегических соображений он решил разделить этот год на короткие отрезки, чтобы оживать, например, в конце каждого финансового года. Раскидал, небось, лет на двадцать — месяц туда, месяц сюда. А перед смертью Луис очнется часа на два: сигнал начнет слабеть, в замороженных клетках мозга едва забьется искорка электрической активности, и все глуше, неразборчивей будут слова, прорывающиеся из динамика. И наконец — тишина. Небытие. Но это может случиться через четверть века, в две тысячи сотом году».
Часто затягиваясь, Джонни вспоминал тот день, когда пришел в управление кадрами «Экимидиэн Энтерпрайзиз» и заплетающимся от волнения языком сообщил молоденькой особе в приемной, что готов предложить компании свои услуги. У него, дескать, есть несколько идей, которые могут принести немалую выгоду. Например, он придумал способ раз и навсегда покончить с забастовками. Всем известно, что в космопорту мутят воду профсоюзы, они буквально руки выкручивают администрации — а Джонни готов дать Сарапису совет, как вообще отделаться от профсоюзов. План, конечно, был грязный, и Джонни это понимал. Но ведь он не солгал, его идеи действительно стоили немало. Девушка посоветовала обратиться к мистеру Першингу, а тот сообщил о Джонни Луису Сарапису.
— Вы предлагаете запускать корабли из океана? — спросил Сарапис, выслушав его.
— Профсоюзы — организации национальные, — заметил Джонни. — На полярные моря не распространяется юрисдикция ни одного из государств. А бизнес — интернационален.
— Но мне там понадобятся люди. Столько же, сколько и здесь, если не больше. Где их взять?
— В Бирме, Индии или на Малайском архипелаге. Наберите молодых необученных рабочих, заключите с ними прямые контракты. Поставьте заработок в зависимость от заслуг, — посоветовал Джонни.
Иными словами, Джонни предлагал систему батрачества. Он и сам это понимал. Но Сарапису его предложение пришлось по вкусу. Еще бы — маленькая империя за полярным кругом, подданные совершенно бесправны. Идеал.
Так и поступил Луис Сарапис, а Джонни Бэфут стал шефом отдела общественных связей — лучшая должность для человека с блестящими способностями нетехнического свойства. То есть, для недоучки. Профана. Неудачника. Одиночки без диплома.
— Послушай, Джонни, — спросил его однажды Сарапис, — как это тебя, такого умника, угораздило остаться без высшего образования? Любой дурак знает: в наши дни это смерти подобно. Может, тяга к самоуничтожению? — Он ухмыльнулся, блеснув стальными зубами.
— В самую точку, Луис, — уныло согласился Джонни. — Я действительно хочу умереть. Ненавижу себя. — В ту минуту ему вспомнилась идея батрачества. Впрочем, она родилась уже после того, как Джонни окончил школу, и была тут, видимо, ни при чем. — Надо бы сходить к психоаналитику.
— Чепуха! — фыркнул Луис. — Знаю я этих психоаналитиков, у меня их шестеро было в штате. Ты завистлив, но ленив — вот в чем беда. Где не удается сразу сорвать большой куш, там ты отступаешь. Долгая борьба, упорный труд — не для тебя.
«Но ведь я уже сорвал большой куш, — подумал тогда Джонни. — Ведь работать на Луиса Сараписа мечтает каждый. В его концерне найдется профессия на любой вкус.»
У него возникло подозрение, что в очереди к гробу стоят не родные и близкие Сараписа, а его служащие и их родственники. Быть может, среди них есть и те, для кого три года назад, в разгар кризиса, Сарапис добился пособий по безработице, настояв на принятии Конгрессом соответствующего закона. Сарапис — покровитель обездоленных, голодных, нищих. И те, для кого он открыл множество бесплатных столовых, тоже здесь.
Быть может, некоторые из них не в первый раз проходят мимо гроба.
От прикосновения к плечу Джонни вздрогнул.
