Богатырь Арсений за последнее время заметно сник телом, похудел, дышал часто и с натугой — сказывалась непривычная физическая нагрузка, так как он, в силу своего основного порока — тщеславия, принципиально выполнял все работы, положенные на планете каждому жителю его возраста, а от грависедла он, в силу своей, опять же — выдающейся, принципиальности, конечно, отказался, так как остальные Путники такой роскоши, как личные грависёдла, себе позволить не могут.
Так вот эта самая Орша, вернее, автономное тело Орша давно уже вычисляла лидеров-ревизионистов, и проверка нашего панциря была инициирована именно этой сотрудницей автономных органов исключительно с целью пресечь деятельность Арсения и выйти на остальных его сподвижников. И это бы удалось, будь Орша немного постарше и поопытнее, но кто может тягаться с самим великолепным Арсением, который предвосхитил на несколько ходов происки Автономии, и теперь добраться до него и судить его может разве что только В. И! Чему я, разумеется, был рад, так как моя неприязнь к Арсению прошла, а осталось только преклонение перед всеми его выдающимися качествами и сожаление, что слишком мало времени проводил я в его неоценимом обществе.
Когда я задал вопрос Арсению, а что же нам-то теперь делать без его помощи, как избежать наказания за его исчезновение, как выдержать проверку и сохранить все наши потом и кровью заработанные кредиты, он очень внимательно посмотрел мне в лицо своими глубокого синего цвета глазами и ответил, что я сам прекрасно знаю, что надо делать. И я действительно это знал! Ведь для чего же Арсений перекладывал на меня всю работу по навигации, если не для того, чтобы я мог заменить его, когда это понадобится, да и сам я уже к настоящему времени дозрел до той мысли, что по-настоящему свободной личностью в нашем обществе может быть только раб! Именно потому, что рабам, в отличие от других сословий, нечего терять. Ведь единственное, что не могут ещё отнять у человека — это его знания, навыки, умения и принципы. Всё остальное преходяще. Да и ко Вьюге я в новом своём статусе окажусь гораздо ближе, и, может быть, она, моя любимая, увидит и убедится, что я ничем не хуже занудного и староватого для неё первого навигатора.
Поднимаясь в капсуле над серыми полями «Крючка», я не смог, к стыду своему, сдержать слёз, я понимал, что, взвалив на свои плечи груз непривычной мне доселе ответственности, стал взрослым, ещё даже не окончив своей первой жизни. Жизнь, она вообще, если её жить, а не проводить в бесцельных играх и развлечениях — вещь изумительно драгоценная, и ценность её совсем не в её продолжительности, а в тех бесконечных долях секунды, когда приходишь к правильному решению, и в которые делаешь единственно правильный выбор. И это и есть счастье!
Не буду здесь воспроизводить немую сцену, которая сменилась вскоре криками радости капитана, причитаниями телесника, хохотом Сажи и обмороком Вьюги, когда я на главной палубе в присутствии всей команды объявил о своём решении переместиться в статус раба. Ахилл, очнувшись от шока, молниеносно ввёл в Память все необходимые реквизиты, вдел кольцо в мою ноздрю и вот я — вольнозапродавшийся! Пенелопа вместе с Аурелией и Сократом кое-как привели рабыню в чувство, и капитан несколько запоздало протрубил общий сбор, на котором быстренько зачитал новое штатное расписание, где я уже был первым навигатором, Сажа — вторым помощником (подальше от пищеблока, так как всем уже поперёк горла стояла её стряпня), а Секретного Агента, свившего в ветвях нашего дерева уютное гнездо из кроличьих шкурок и высиживавшего в нём яйца бродячих утилизаторов, оприходовал как внештатного инструктора по чистоте нравов.
Не думал я, что Вьюга так близко к сердцу воспримет моё перемещение, она, бедняжка, решила, что я совершил сей отчаянный поступок только из-за неразделённой моей к ней любви, но я всей правды, увы, пока что открыть ей не имел права, и сам страдал, видя, как рабыня изводит себя укорами своей чувствительной совести, воспринимая моё перемещение, как трагедию и крах всей моей жизни, и корит за это одну только себя. Но хоть за это-то ей спасибо, всё же это лучше, чем то полное равнодушие, которое демонстрирует Пенелопа к сохнущему по ней первому помощнику!
