Корабль дураков - страница 37

Вспоминаю, я шел на встречу с Николаем Слюньковым.

С этим интересным человеком я познакомился в Минске. В то время он был директором тракторного завода. В столице Белоруссии проходила декада литовской культуры и искусства. Нашу группу опекал Слюньков. После всех торжеств за бокалом вина мы с ним крепко поспорили и не заметили, как «набрались». Гостеприимный хозяин утром поднял нас довольно рано и предложил опохмелиться. Во время «лечения» мы еще сильнее сцепились, за что дома я получил нагоняй. Я понял, что мои разглагольствования были записаны. Антанас Снечкус выговаривал мне:

— Свиньи эти гуды[6], но и ты не лучше…

— Кто бы мог поверить? На таком уровне!

— Подслушивают и повыше. Твое счастье, что белорусы не намного отстали от тебя… Здесь работали другие, наши…

Во второй раз со Слюньковым мы встретились как старые приятели на шестидесятилетнем юбилее писателя Василя Быкова. На телевидении мою приветственную речь основательно обкромсали. На следующий день, улучив момент, я подошел к Слюнькову. Теперь он уже был первым секретарем ЦК КП Белоруссии, поэтому о каких–либо спорах не могло быть и речи. Я только пошутил:

— Неужели длинная колбаса так опасна?

— Не понимаю тебя, — ответил он.

— Когда поздравляли Васю, я в своем выступлении сказал, что длинная колбаса лучше, чем длинная речь… Все это вырезали.

— Не может быть.

Мое приветствие во второй раз было показано полностью, а мы с ним по такому случаю еще раз пропустили по бокалу, но на сей раз только шампанского.

Вот теперь, появившись в нашем ЦК, он меня узнал и подошел:

— Здорово, писатель!

Такой фамильярностью член бюро ЦК КПСС выдал мне очень большой вексель, поэтому наши деятели поспешили включить меня в сопровождающую его свиту. Тогда он говорил, спорил и учил жизни не таких тузов, как я. Мне оставалось довольствоваться малым.

— Хотите самостоятельности? — сказал один из советников члена Политбюро, доктор экономических наук. — Пожалуйста!.. Но сначала верните 40 миллиардов, которые Союз вложил в вашу республику.

— Вложить вложил, это правда, но сколько забрал? По 58 копеек с каждого заработанного нами рубля. — Отличная водка удесятеряла мою смелость. — Где в мире вы видели такие проценты? Мне кажется, эти инвестиции давно окупились.

— Ты ведь не борщ хлебаешь, а разговариваешь с ответственным человеком, — напомнил мне о моем месте доктор наук.

Старшинский тон меня разозлил:

— А сколько вы вывезли? Не только бекона. Я — о двухстах тысячах… А сколько не вернулось, замерзло, погибло, а сколько еще и сейчас ломают спины?

Он побледнел, но взял себя в руки и с горечью сказал:

— Вывозили не только вас, русских там еще больше оказалось.

Среди них и мои родители.

— Это ваша внутренняя проблема.

— Неправда, если бы была только наша, я сюда бы не ездил.

Я понял, что перегнул.

В конце концов мы согласились, что это некрасивая и непристойная бухгалтерия и что о ней нужно забыть, так сказать, начинать все

с нулевого варианта, т. е. со дня будущего развода.

Я извинился, но тоже с условием:

— Вы эту бухгалтерию нам навязываете, поэтому я и защищаюсь этими всем надоевшими римскими счётами.

Через какое–то время мы опять начали разговор о том, что занимало нас обоих.

— Хотите суверенитета? — учил нас другой подозванный на помощь специалист с еще более высоким научным званием. — Пожалуйста, но тогда расплатитесь или выкупите строения, землю, коммуникации.

— Землю своих предков? У кого? За что? Почему?..

— Если земля является общественной собственностью, то, если оторвать от общего хоть малую часть, она становится частной. За это нужно платить. — Он излагал собственную теорию.

— Спасибо, теперь мне ясно, кому мы должны, почти ясно сколько, неясно одно — за что? Вы нас захватили, и мы еще должны заплатить за такую милость. Это пахнет татарским ясаком.

— Не надо, — остановил он меня. — Хватит.

Так о цене мы и не договорились, но мне сейчас ясно, откуда взялись те ландсбергистские 46 миллиардов компенсации ущерба, предъявленные к оплате русским! Они строили, финансировали, подсчитывали, мы разрушили и еще столько просим возместить. Как видите, никакой самостоятельности, только мы, копируя, всегда умножаем. Логика обеих сторон очень сходна: если мы отделяемся, то сразу становимся не всем народом, а какой–то непонятной серединой между загнивающим капитализмом и расцветающим лагерем социализма. Для гостя это было непререкаемой истиной, а для нас — очередным поводом поважничать: если мы становимся свободными, вы за эту свободу нам еще доплатите. Пятясь, мы делали ВИД, что нашли единственно правильный путь, а на деле лишь искали себе оппонентов.