Вытащив из кармана свой сотовый, Лика стала забивать в свою книжку координаты странных абонентов. И вдруг на экране высветилось:
«Этот номер уже внесен в книжку».
Удивиться Вронская не успела. Из гостиной послышался слабый шепот:
– Игорь, милый… Я знаю, ты ни в чем не виноват…
* * *
– Лерочка, привет, это Катя Некрасова. Ты не подскажешь, где у меня пылесос хранится?
Домработница ойкнула. А потом замолчала, видимо, осмысливая услышанное.
Катя попыталась вспомнить, когда она последний раз самостоятельно занималась уборкой. След вел в какие-то уж очень древние воспоминания: экзамены, куча кодексов с комментариями. Или уже тогда наводить порядок помогала Лерочка? Да, точно. Они же с Лешкой поженились на втором курсе, и оба работали, пыль гонять не было ни времени, ни желания.
Домработница постепенно обрела дар речи:
– Кать, а я думала, ты в отпуске. Ты же не звонила. Могу вечером приехать, удобно тебе?
– Нет. – Катя с тоской осмотрелась по сторонам.
Больничная пижама вертится в стиральной машинке. После душа от кожи исходит едва уловимый аромат вишневого геля. Розовое платье – стразики, пайетки, детский сад и моветон, но отчего-то в этом обтягивающем коротком платьишке хорошо. Волосы торчат, вьются, просто взрыв на макаронной фабрике – очередная попытка их обуздать потерпела фиаско.
Уже переделано все, что только можно.
А Игорь еще до сих пор не вернулся…
И вечером… будет не до домработницы.
Что-то произойдет.
Очень плохое.
– Кать, так мне приезжать? – осторожно поинтересовалась Лерочка. – Ты как себя чувствуешь? Не заболела? Хорошо отдохнула?
– Лер, я перезвоню позже, ладно? Что-то я очень туго соображаю…
Отложив телефон, Катя заходила по комнате. Мелкий морской песок, высыпавшийся из ярко-зеленых ласт, валявшихся возле чемодана, покалывал босые ступни.
И тогда опять пришли мысли сначала о недавнем отпуске, потом о пылесосе, который находится неизвестно где. Лучше думать о всякой ерунде, потому что если вспоминать об Игоре, то начнется истерика. Он куда-то исчез, а ведь ему нельзя было уходить, это может очень печально закончиться…
Забравшись в кресло, Катя помассировала виски.
«Картинка» по-прежнему не появлялась.
Эти странные видения, похоже, действительно невозможно контролировать. Но вот если бы из этого правила было исключение! Одно-единственное!
Просто узнать, только бы узнать, чем теперь занимается Игорь…
«Изображения» нет. А тревога все возрастает. И кажется: очень много надо сказать друг другу. Объяснить, выслушать. Потому что если этого не произойдет, то жизнь будет тусклой, пыльной и серой.
– Как я себя вела! – пробормотала она и почувствовала: краснеет, щеки горят от стыда. – Я выглядела полной идиоткой! Но, когда Игорю позвонила какая-то клиентка, я словно с ума сошла. Я была готова рыдать, вцепиться в него. Не отпускать. Он все равно ушел. Работа есть работа. Сказал: эта женщина все время пытается покончить с собой. И в спецучреждение ее надолго не помещают. Подлечат, а она по новой: вены, таблетки, или угрожает из окна выброситься. Похоже, есть работа и похуже, чем у меня. Но откуда же это волнение неимоверное?…
Тревога становилась все изобретательнее. Дрель боли ввинчивается в висок.
Встряхнуть все тело дрожью.
Тяжелейшим молотком – по суставам, всем без исключения.
«Да что это со мной? – испугалась Катя. – Надо дойти до холодильника, взять таблетку. Только тело не слушается. Похоже, меня ломает, как наркоманку…»
И вот после этой мысли – нахлынуло.
Наркоманка, девочка-подросток. Она сидит на лавочке возле подъезда. Дом – хрущевка, серая старость, мрачная бедность.
И – это же Игорь, Игорь! – торопится в непривлекательное замызганное здание.
– Какой зайчик, – мечтательно комментирует внешность Игоря девчонка. – Если бы не кололась, замуж бы за такого вышла. А теперь уже все, не соскочить.
Кто сказал: красота – подарок?
Это крест, на котором распинают не получившие…
В подъезде – прохладно и сумрачно. По истертым ступенькам Игорь поднимается недолго. Он распахивает обшарпанную дверь и застывает на пороге. Большие глаза становятся от ужаса огромными.
Снова на полу ничком лежит смерть. Крови нет. Но все равно ясно – и жизни тоже в этом теле больше нет.
