Ами: Ну и кто же этот «один»?
Сироткин: Хилик. Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю — иного объяснения нет.
Ами(вздыхает): Так, Боаз. Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать.
Сироткин: Ясное дело… (с видимым сожалением пожимает Ами руку) Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен…
Сироткин уходит в глубь темнеющей сцены, оставляя Ами на авансцене.
Ами: Для нее — это для собаки… Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных! Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…
Осторожно встает на ноги, делает несколько шагов. Подходит Человек-с-лопатой, усаживается на освободившееся место.
Человек-с-лопатой (в зал): А чего? На черта они ему сдались, эти ноги? Разве плохо было без ног? И вообще, что такое «хорошо»? Хорошо — это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям. Ему здесь уютно, у него здесь дом.
Ами: Ага, посмотрел бы я на вас без ног‑то…
Человек-с-лопатой: И жалобы по поводу инвалидности — не более чем часть этого уюта. Разве его тут не уважают? Еще как уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах‑то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу…
Ами: Хватит чушь пороть, философ доморощенный…
Человек-с-лопатой: Будь у него ноги, разве оказался бы он здесь, в Матароте?
Ами: Дудки! Одному Богу известно, где бы я тогда оказался. В Боливии, в Рио, в Непале, в Гоа, в Коста — Рике…
Человек-с-лопатой (подхватывает): В дикой скачке по касательной, подгоняемый ненасытными глазами, по невиданным горам, умопомрачительным ущельям и таинственным равнинам, когда постоянно хочется, требуется еще, и еще, и еще… Почему? Почему требуется?
Ами: Почему — почему… Потому, что увиденное не насыщает, при всей своей умопомрачительности, пролетает мимо, в воронку пустоты — фьють, и нету… а, значит — подавай‑ка поскорее что‑нибудь новенькое, да покруче, а иначе какого хрена мы вообще забрались сюда, братишка, зачем?
Человек-с-лопатой: Вот именно, зачем?
Ами(хлопнув себя по бедрам): А что? Выйти сейчас перед всеми… Вернее, встать и выйти: вот он, я, смотрите, почти такой же, как и был, только с ногами. То есть совсем другой от задницы вниз. Но от задницы вверх‑то я тот же самый, в точности. Ами Бергер, помните такого? Ами, который на коляске… нет, не помните?
Человек-с-лопатой: Думаешь, вспомнят?
Ами: Нет, не вспомнят. А хуже всего — я и сам‑то себя не вспомню, как не помню сейчас того давнего бостонского мальчика, каким был до своего приезда сюда. Школьника из причесанного американского пригорода, болельщика «Патриотс», «Селтикс» и «Ред Сокс». И он меня тоже не помнит.
Человек-с-лопатой (в зал): Эй, Ами Бергер, помнишь Ами Бергера?
Ами: Кого — кого?
Человек-с-лопатой: То‑то же… А ведь есть еще и она. Та, которая кажется ему сейчас главнее всего прочего. Как посмотрит она на нового Ами? И как новый Ами посмотрит на нее? Есть дворцы, которые строятся по песчинке, по камешку, по кирпичику. Трудно строятся, зато легко падают. Устоит ли этот? Это ведь вам не окно перестеклить…
Ами подходит к коляске, треплет Человека-с-лопатой по плечу.
Ами: Ну‑ка брысь… Мое это. Брысь!
Человек-с-лопатой уступает ему кресло. Ами садится и уезжает.
Картина 15–я. Комната Ами Бергера
Ами, профессор Серебряков, Леночка.
Въехав в комнату, Ами обнаруживает там Леночку и профессора Серебрякова.
Ами: Профессор? Госпожа Элена? Вы здесь, в такой час? Что‑то случилось?
Профессор(поднимаясь навстречу): Ами, дорогой, извините за вторжение… Как видите, мы позволили себе…
Ами: Видите ли, я ужасно устал. И, по — моему, немного контужен…
Профессор: У нас к вам важное дело.
Ами: Я надеюсь, Альександер, что оно действительно важное. Даже очень — очень важное. Потому что, если речь идет о чем‑то, что можно прояснить завтра, то я предпочел бы…
Профессор: Дело жизни и смерти. Клянусь вам!
