— Ну-ну, попадья! Слезами горю не поможешь. Жить-то как-то надо, вот дети растут. И я догадался, что это — подруга Лизы с юных лет, Юля из Дубовки.
— Да это я так, Сережа, — говорит Юля, вытирая слезы. — Эх, и ты тоже поддался. Но все равно узнала бы, если бы встретила.
После обеда, когда гости под командой Лизы дружно принялись за уборку, я сказал папе:
— Знаешь что? Давай переберемся в сарай — уступим веранду женщинам, как джентльмены.
— Я и сам хотел тебе это предложить. Как джентльмены, говоришь? А можно и просто по-человечески.
Когда мы рядом лежали на раскладушках, спросил папу — а где же муж Юли?
— Ее зовут Юлия Кирилловна. А мужа ее сослали в Архангельскую губернию.
— За что?
— Трудно ответить… Когда проводили коллективизацию и раскулачивание, церкви закрывали, а попов арестовывали.
— Да за что же?
— Не знаю. Может быть как возможных врагов. Я недавно узнал у Кропилиных, что арестовали отца Курилевского, и он умер в тюрьме.
— Папа, а Сережа назвал Юлию Кирилловну попадьей.
— Ну, так что?
— Да некрасиво как-то, Ну, это у них давняя история. Сережа был адвокатом, и Юлия Кирилловна называла его брехуном, а он ее — попадьей. Да-а... Приехали из Клочков, теперь вот из Дубков. Взбаламутилась жизнь и понесла людей. Как в гражданскую.
Двадцать лет с перерывом на гражданскую войну живут здесь Юровские, хорошо знакомы с хозяевами соседних домов, быстро и поблизости нашли квартиру для Юлии Кирилловны, и общение между нашими семьями не прекращается.
Пройдет, не помню, сколько лет... Вернется из ссылки наш сосед Константин Константинович, сильно постаревший и осунувшийся, и, сидя на крыльце, будет рассказывать о климате северного Казахстана и обычаях казахов.
— Идите к нам, — зовет его Юля, сидя с Галей напротив него на скамье у погреба.
Да привык я там сидеть на крыльце... Вернется из ссылки муж Юлии Кирилловны и, сидя у нас за столом, будет рассказывать о Каргополе, о его древних каменных храмах, разрушенных, поруганных и запущенных, превращенных в склады и Бог знает во что, и о местных обычаях, например о том, что на дверях не было замков, и если к двери снаружи прислонена палка, это значит — никого нет дома.
— И до сих пор так? — спросила Галя.
Ну что ты! Понаехало уголовников, — можете представить, что творилось. Вскоре оба они умерли. Каникулы были короткие. Перед началом учебного года собрались в техникуме. Изъян принес свою фотографию: на скале во весь рост, опершись ногой о камень и скрестив, как Наполеон, руки, смотрит вдаль. Теперь Изъяна называют еще и так: этот горный орел. Оживление возле Миши Гетьманенко — он пришел с альбомом своих новых удивительных рисунков: они выполнены цветными карандашами, и на них нет ничего, кроме сочетания цветов и полутонов. Так в детском доме рисовал и я, но на моих рисунках было просто сочетание цветов, а на Мишиных — сочетания, отражающие чувства и настроения, он и называл эти рисунки настроадами. Никаких надписей, а мы — едины во мнениях: вот — радость, вот — гнев, вот — грусть... Были ребята, не понимавшие этих рисунков и удивлявшиеся нашему восхищению: красиво, но и только, остальное — наши фантазии. Пришла Клара, и, увидев Мишу с альбомом, бросилась его смотреть.
В этот день мы узнали, что с 1 сентября пойдем работать по специальности, а заниматься будем после работы. Большинство направлено на заводы, фабрики и стройки, Птицоида, То-кочка, Изъян и я — в проектную организацию, которая называется Электропром ВЭО. ВЭО означает — Всесоюзное электрообъединение, и подчинено оно ВСНХ.
Компанией отправились в город. Асфальтируют главные улицы. На огромном паровом катке восседает толстый немец, в котелке и с сигарой. Идем по Сумской.
— Как правильно называется Сумская улица? — спрашивает Токочка Карла Либкнехта! — чуть ли не хором отвечаем мы.
— Пижонстрит, — поправляет Токочка. — А какая в Харькове самая длинная улица?
— Ну?
— Совнаркомовская.
— Почему?
— Один человек пошел на нее в прошлом году и до сих пор не вернулся. Мы смеемся: на Совнаркомовской — ОГПУ.
