— Вот молодец! — сказала Галя. — Если бы все так поступали, тогда бы и хулиганы, и такие наглецы, которые всюду лезут без очереди, приутихли. Но он, конечно, рисковал: этот парень мог вернуться с дружками и избить его, мог подстеречь и пырнуть финкой, мало ли таких случаев!
— Так что ты, Петя, лучше в такие истории не встревай, — сказала Лиза.
Вот те на! — воскликнул папа. — Я бы, Лиза, от таких категорических советов воздержался. Все зависит от обстоятельств. Ты, Петя, физически слаб, — это твоя беда, а не вина, — и одному тебе с хулиганами или хулиганом не справиться, это было бы бессмысленным донкихотством. Тут уж ничего не поделаешь. Но если ты не один, а в компании, то и отсиживаться за спиной других не годится. Или ты с девушкой — тогда уж, конечно...
– Ох, Гриша! — воскликнула Лиза и замолчала.
– А я с этим человеком немного знаком, — говорит Сережа, явно желая переменить тему.
— Это инженер Куреневский. Он сейчас работает в Донбассе, а к семье наведывается. Производит впечатление симпатичного человека.
В то лето, когда я готовился к экзаменам в профшколу, услышал, что Юля оставила мужа и собирается замуж за заместителя главного инженера, а у него жена и дочь, что Юля сейчас в Харькове, и дед Николай не хочет, чтобы она разрушила семью, и противится этому браку. Возвращаясь после экзамена как раз к обеду, вошел в переднюю и услышал голос бабуси:
— Та я, Грицю, не про те, що Петрусь тобi казав за Юлю Кропiлiну, балакати про це не треба було. Я про те, що вiн тодi вiдразу вiдчув...
Не желаю подслушивать, открываю входную дверь, хлопаю ею и разговор обрывается. За обедом я узнал, что Юля замуж вышла и взяла фамилию нового мужа — Куреневская.
Слегла моя бабушка Кропилина, у нее оказался рак желудка, и весной 29-го года она умерла. На похороны собрались все дочки, кроме мамы. После похорон дочки оставались с отцом еще несколько дней, и Юля передала через моего папу мне приглашение приехать в Дружковку на каникулы, а когда я зашел к Кропилиным, стала уговаривать меня, чтобы я к ним приехал.
— Поезжай, — посоветовал мой отец. — Сидишь все время в Харькове. Ты же ничем не рискуешь: не понравится — вернешься.
Папа взял мне билет и проводил на поезд. Куреневские жили в коттедже, но удобства были в конце сада. Дмитрий Степанович Куреневский, действительно был человеком симпатичным и, кроме того, интересным рассказчиком. Ко мне отнесся приветливо. Его отец — священник где-то на Киевщине, он вырос в селе и, услышав от меня пару-другую украинских фраз и пословиц, вдруг спросил:
— А як буде українською мовою парикмахерская?
— Перукарня або голярня. А женская парикмахерская?
— Ну! Жiнки ж не голяться, ото ж тiльки — жiноча перукарня.
— А я у Києвi бачив: «Жiноча голярня».
Я засмеялся. С тех пор Дмитрий Степанович часто говорил со мною по-украински, и чувствовалось, что это доставляет ему удовольствие.
У Куреневских гостила Катя с маленьким сыном Митей, которому было около пяти лет. Юля, Катя с Митей и я часто проводили время в парке, на берегу чистой речки Торец с хорошим песчаным пляжем. Малыш сразу со мной освоился и почему-то потихоньку, отойдя со мной в сторону, попросил, чтобы я ему поймал маленького лягушонка. Я его отговаривал: лягушки противные, от них — цыпки... Но он продолжал просить. Поймать руками лягушку — дело трудное, мне долго не удавалось. Митю я отослал, чтобы он не отпугивал лягушек, но он, время от времени, прибегал и спрашивал:
— Еще не поймал? А когда поймаешь?
Тихо подходишь к лягушкам, они прыгают в воду. Затаишься в кустах, дождешься, когда они вернутся, хлопнешь ладонью, сложенной лодочкой, и... лягушка успела упрыгать. Неожиданно увидел лягушонка в траве, упал и поймал. Митя зажал лягушонка в ручке и побежал к пляжу, а я пошел вслед за ним. Катя, Юля и две какие-то дамы оживленно разговаривают, Митя протягивает маме руку с зажатым лягушонком и говорит:
— А у меня что-то есть.
— Ну, покажи.
— А я не покажу.
— А что у тебя?
— А я не покажу.
— Покажи сейчас же! — Катя разжимает Митины пальчики, Митя не сопротивляется, лягушонок падает на Катю, Катя вскакивает и визжит, Митя прыгает и хохочет.
