— Как бы не дошло до того, что Сталина по примеру Наполеона объявят императором советских народов.
— И я этого побаиваюсь, — ответила Люся. — Только не сравнивай его с Наполеоном, куда ему! И, вообще, лучше не вспоминай о нем, не порть настроения.
— А я и не сравниваю. Далеко куцему до зайца! — вспомнил я выражение Лизы.
И вдруг! Значит, непримиримость взглядов, расцветшая в революцию и гражданскую войну, и все еще упорно внедряемая большевиками, приносит такие горькие плоды. Чем-чем, а этой непримиримостью людей заразили: человек может иметь мнение по какому-либо вопросу и упорно не признавать никаких других. Разве только Люся? Вспомнилась непримиримость к другим взглядам, доведенная до абсурда, у Гриши — соученика, уволенного за неуспеваемость. А у большевиков разве она не доведена до абсурда? Рядом Люся спит или дремлет. Мне грустно, жалко ее и больно.
Поздней ночью, когда провожал Люсю по безлюдному городу, вспомнилось:
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Люся продолжила:
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
И вдруг:
— Лермонтов, да? Хорошие стихи.
Утром, вернувшись из столовой, увидели во дворе на чем-то сидящих и разговаривающих Александра Павловича и прораба. Кстати сказать, это мы в разговоре между собой называли его прорабом, а какую он занимал должность, — может быть из нас кто-нибудь и знал, — я не интересовался. Женя, Жора и Моня двинулись было к ним, но Мотя, Толя и я их придержали: не надо мешать.
— Где бы нам поговорить? — спросил нас Александр Павлович после разговора с прорабом. Мы повели его в нашу комнату, и он сразу подошел к окнам: — А гор отсюда не увидишь...
— А раньше были видны, — заговорили мы наперебой. — Это при нас выросло крыло... Раньше проснешься рано и любуешься...
— Так вы на этом корпусе поработали?
— Да работа — не бей лежачего, — ответил Женя. — Работали через день по очереди. И не долго.
— Не скромничайте. Начальство вас похвалило — вы помогли. И вам полезно. На ознакомительной практике теперь студенты редко пользуются такой возможностью: или нет возможности, или нет желания ею воспользоваться.
К отчету о практике мы делали записи и зарисовки — все, кроме Жени. Он сказал мне:
— Я и так запомню. А в случае чего ты что — не дашь свою тетрадь посмотреть? Расспрашивая и просматривая наши тетради, Александр Павлович попросил ее у Жени.
— А я и так все помню.
— Да ну! Ну, хорошо... Вот вы вели здесь кирпичную кладку...
— Смотрели, как ее каменщики ведут.
— А сможете нарисовать деталь сопряжения кладки со столяркой? Она несколько отличается от обычной.
— Это я заметил. — Женя быстро рисует и говорит: — Вот обычная, которую мы знаем, а вот — не знаю, как ее назвать. Местная, что ли?
— Назвать ее можно — заложенная в проекте. В последнее время ее стали применять в общественных зданиях.
Александр Павлович стал задавать вопросы, примерно такие, какие мы услышали от него, когда он в институте принимал наши отчеты о практике. Сейчас он не обращался к кому-либо конкретно, но отвечали мы все, и иногда происходили веселые заминки, когда начинали говорить сразу двое-трое. Мне вспомнились второй курс профшколы, только что введенный бригадный метод, наша первоначальная бригада, когда мы бросали жребий кому отвечать и уступали друг другу право на ответ. Это было... Это было скоро десять лет тому. На душе стало тепло и грустно. Говорят — в старости одолевают воспоминания. Так что я — начинаю стареть?
Окончив спрашивать, Александр Павлович отметил женину память, назвав ее ухватистой. Немного помолчав, глядя на Женю, он сказал:
— Я что-то не припомню у вас такой памяти при изучении технических дисциплин.
— Так то теория! — сказал Женя таким тоном, что мы все рассмеялись. — Я легче запоминаю вещи практические, чем теоретические. Что тут смешного?
— Не обижайтесь, Курченко. Ничего смешного тут нет, и засмеялись мы от неожиданности. Но пойдем дальше...
Александр Павлович заметил, что в наших записях ничего нет об организации строительства, видно, что мы этим вопросом не интересовались.
— А чем тут можно интересоваться? — спросил Моня. — То строится, то почти не строится — вот и вся организация.
