— Сэр! — обращается Аржанков к сыну. — Слезем?
— Слезем, сэр! — отвечает Алек. Я обратил внимание на то, что Аржанков и сын, обращаясь друг к другу, говорят «Сэр!»
Так же обращается к ним и мама. Чувствовалось, что это им нравится, наверное, они считают такое обращение остроумным. Я еще подумал: раз-другой может быть и остроумно, но постоянно? И тут же себя одернул: а не придираешься ли ты на каждом шагу к Аржанковым? Сейчас они стоят возле машины, разговаривают, и мы часто слышим: «Сэр!»
— Знать бы сколько простоим, — говорит мне Мотя. — Если долго, можно было бы прогуляться по направлению к этой странной гряде. Что ж, так стоять? Давай спросим. — Подходим к мотору. — Причину нашли?
— А чего ее искать? — отвечает шофер, — дело известное.
— Тут дело долгое, — говорит Александр Павлович.
— Мы бы хотели прогуляться по направлению к этим горам. — Мотя машет рукой в сторону гряды.
— А там ничего интересного, — отвечает шофер. — Только змеи.
— Вы были там? — спрашиваю я.
— Не приходилось. Люди говорили.
Условились, что мы далеко не уйдем, и они, когда закончат починку, нам посигналят. К нам присоединился только Моня, а Толя и женщины так и не спустились с машины.
Толя растянулся на сене и курил.
— Сэры! А вы не хотите пройтись? — обратился Мотя к Аржанковым.
Что-то не хочется, — ответил старший. До чего же гладкая степь! Вот уж, действительно, — как скатерть. Безлюдно. И какая тишина, если ее нарушает только слабый ветерок!
— Сейчас из-за гряды выскочат какие-нибудь дикие всадники, — говорит Мотя, — возьмут нас в плен и продадут в рабство.
— Шутки шутками, – говорит Моня, — а пейзаж здесь тот же, что и был при каких-нибудь кочевниках вроде скифов или орд Чингисхана. Он и создает такое настроение.
— Ну, обернитесь! — говорю я. — Видите грузовую машину?
— Да, веселей, — отвечает Мотя. — Сразу видно, в какое время мы живем. Но вот вопрос: лучше ли оно, наше время?
— Да ты сам и ответил на свой вопрос, — говорю я: — сказал, что веселей.
— Так это от привычки к нашему времени, только и всего. Хотел еще сказать, что оно понятнее, но воздержусь... Может быть кому-то и понятнее.
Сколько шли — гряда не приближалась, а машина уже далеко, и человечки возле нее малюсенькие. Хотя сигнала еще не было, мы возвращаемся.
— Чего это твой отчим едет за наш счет? — спрашивает Мотя — Ты с ним говорил?
— Говорил с мамой... Да мне лучше самому за него заплатить, чем к нему обращаться по такому делу.
— Не говори глупостей! — сердито ответил Мотя. — Никто у тебя денег не возьмет.
— Знаешь, Петя, — говорит Моня, скажу тебе откровенно, только ты не обижайся. У тебя симпатичный отец — это сразу чувствуется. Правда, Мотя?
— Да, очень симпатичный.
— А вот мать и отчим... Какие-то они неприятные.
— Есть в них фальшь какая-то, — добавляет Мотя.
— А чего мне обижаться? Я и сам это знаю.
Как ни странно, эти высказывания об Аржанковых меня обрадовали: значит, мое восприятие Аржанковых не субъективно. И как верно Мотя подметил их фальшь! Впрочем, фальшь не только у них: все Кропилины чем-то фальшивы, да только ли Кропилины!
Наконец, тронулись. Едем вдоль реки Баксан, мимо маленькой гидроэлектростанции, потом в глубоком ущелье через поселок Тырныауз, над которым, — нас просвещают Мотины дамы, — добывают вольфрам и молибден. Горы все выше, ущелья все уже и глубже, далеко внизу шумит и пенится, не хуже лермонтовского Терека, Баксан, а может быть это уже и другая река. Дорога жмется к скалам, на крутых поворотах мы видим, как крутится над пропастью заднее колесо, у нас захватывает дух и замирает сердце. Медленно по шатким деревянным мостикам переезжаем с берега на берег. На этой дороге и накрыла нас быстрая ночь. Мы уже не сидим, а лежим. Смотрю в небо, вижу его черную кривую полосу с рваными краями, усеянную яркими звездами. К месту приехали среди ночи. Остановились вблизи ручья, а по его берегам — хрупкие полоски тонкого ледка.
