— Садитесь, пожалуйста, — сказал он и замолчал. Открылась дверь, и показался еще один наш архитектор.
— У вас не очень срочно? — спросил его Шубин. — Если можете...
— Да, да, пожалуйста. Я зайду позже. Сказать там, что вы заняты?
— Да, да, пожалуйста, скажите. — Он снова помолчал, потом, оторвав голову от ладони, тихо заговорил: — Как же вы так, Горелов? Вы же стреляный воробей. В такое время... Надо несколько раз кругом посмотреть, чтобы что-нибудь сказать. А вы в аудитории... Да что же это я вам мораль принялся читать!.. Вашему вопросу на лекции пытаются дать такую оценку: политическое хулиганство. Я прекрасно понимаю, что не было ничего политического, не было и хулиганства. Мальчишеское озорство. — Он посмотрел поверх моего лба. — Вот уж воистину: седина в волосы, а бес в ребро. — Я засмеялся: уж очень неожиданное применение пословицы. Улыбнулся и Виктор Семенович. — Кто знает, как повернется дело. Конечно, я буду вас отстаивать... Да и не только я... Но ведь кругом такие дела... Но я надежды не теряю и вам не советую. Никогда не надо терять надежды.
Два дня я был ни жив, ни мертв, и как прошли эти два дня — не знаю. В коридоре кто-то берет меня за локоть.
— Пошли, — говорит Виктор Семенович и так улыбается, что у меня пропадает напряженное состояние, я тоже улыбаюсь и вопросительно смотрю на него.
— Пошли, пошли, — говорит он и ведет меня в кабинет. — Пронесло, — сказал он, когда мы сели. — Формулировка такая: неуместная выходка. И месяц без стипендии. Переживете?
— Переживу. Большое вам спасибо, Виктор Семенович!
— Ах, да за что спасибо!? Не наказать было невозможно — даже директор ничего не мог поделать. Но страсти, кажется, улеглись.
Я смотрю в доброе, одухотворенное лицо Виктора Семеновича, испытываю стыд за свою мальчишескую выходку, причинившую и ему столько беспокойства, и молчу, не зная что сказать.
— Умейте властвовать над собою, — продолжает Виктор Семенович. — Римляне говорили: высшая власть — власть над собой. И никогда не позволяйте себе шуток в присутствии людей, в которых не уверены или которых не знаете. Что вы на меня так смотрите?
— Я, конечно, давно уже не ребенок, но мне сейчас так захотелось вам сказать по-детски: больше не буду!
— Вот и хорошо. И хорошо, что вы не ребенок, потому что ребенок скажет «Больше не буду» и снова за свое... Так как? Бога нет, а на еврейскую пасху всегда холодно? — Засмеялся, и на этом разговор был окончен.
Распространено мнение, что студентам труднее всего на первом курсе, пока они не освоятся. Потом им легче, и остается больше свободного времени. Освоились и мы, но свободного времени не прибавлялось: оставались после лекций, работали дома, прихватывали выходные, а иногда даже наши немногочисленные праздники. Не знаю, как было в других вузах, но я запомнил слова Эйнгорна, когда-то мне сказавшего, что нагрузка здесь будет куда больше, чем при подготовке других специалистов. Естественно, что такая постоянная нагрузка и накапливающаяся усталость требовали разрядки, и невозможно было предвидеть, когда такая разрядка произойдет и во что она выльется. Наше начальство к этим разрядкам относилось спокойно, не поднимая никаких историй и не устраивая проработок. Вначале все было просто: компаниями смывались с лекций или других занятий, шли в кино, в зоопарк или кто куда. Бытовало выражение: «Все равно — завал. Пошли в кино?» Весной в зоопарке обнаружили пустую и незапертую клетку в обезьяннике, втащили туда хорошенькую Аничку, заперли, и вот у клетки стоит Короблин с прутиком и дает пояснения: какая порода, где водится, чем питается и т.п.
— Сергей, кончай! — говорит Гриша Добнер. — Смотри, сюда уже публика направляется.
Аничку выпустили, и она лупила Короблина кулачками до тех пор, пока у нее не заболели руки.
В институте не было военной кафедры, в военных лагерях мы не бывали, военной специальности не получали, но военное дело проходили. Преподавал его участник гражданской войны, с орденом Боевого Красного Знамени, Егоров-Капелюшный — невысокий, плотный и на вид добродушный. Уже в старости я в разговоре с бывшими соучениками узнал, что он награжден двумя такими орденами. За исключением строевых остальные занятия были обязательны и для студенток. Когда кто-нибудь отвечал неправильно, Егоров-Капелюшный кричал: «Гвозди в компоте!» Отчитывал нас за неумение здороваться:
