Разрабатываем проект жилого квартала в центре Харькова, на берегу речки, со сносом малоценных домов. Жираф, как всегда, защитил проект на первой выставке с оценкой — отлично. Удав с проектом застрял и заканчивает ночью в общежитии накануне второй. Осталось на перспективе покрасить речку. Удав будит Жирафа, просит его нарисовать на речке пароход, а сам отправляется в дежурный магазин за магарычом. На выставке Удав выставляет проект в последний момент. На перспективе по улице между тротуарами течет речка, а по ней идет пароход. Возбужденный гул голосов обрывается: начинается защита проектов. Доходит очередь до Удава. Кто-то из архитекторов спрашивает:
— Это что у вас, Венеция? Удав разводит руками и смущенно улыбается.
— Небрежный мазок кисти.
Квартал решен прилично, проект зачтен, не помню с какой оценкой. После выставки Жирафа окружили.
— Зачем ты это сделал?
— Что я сделал?
— Пустил Удаву пароход по улице.
— Да это я спросонья. Вскоре Удав где-то снял угол и выбрался из общежития.
На младших курсах теоретическую механику и следующую за ней цепочку технических дисциплин, — казалось, конца им нет, — читал Александр Павлович Кулаков. С первых же лекций мы учуяли его требовательность, и это вызвало наше уважение, и одновременно — добродушную снисходительность к проявлениям, как теперь говорят, возрастных особенностей большинства студентов, и это обеспечило нашу к нему симпатию.
— На этот вопрос, — говорит Александр Павлович, — нам ответит Добнер. Добнер поднимается.
Садитесь. Отвечайте сидя. Добнер садится, а сзади него раздается тихий, но настойчивый голос Виталия Кудрявцева, одного из самых младших:
— Гриша, встань! Гриша, встань! Гриша, встань!.. Гриша встает.
— Да садитесь! Отвечайте сидя. Гриша начинает садиться, а сзади уже несколько голосов скандируют:
Гриша, встань! Гриша, встань! Гриша, встань!.. Гриша, опершись руками о стол, стоит согнувшись и не знает, что ему делать: садиться или выпрямиться.
— Зачем вы заставляете его вставать? — спрашивает Александр Павлович. Так ему легче думать, — отвечает Витька Кудрявцев.
Взрыв смеха. Смеется и Кулаков, а потом говорит:
— Садитесь, Добнер, и привыкайте думать сидя.
На младших курсах с нами учился Гриша... а фамилию его не помню. По любому поводу — высказывал ли дельную мысль или явную нелепость, — он говорил с большим апломбом, возражений не терпел и с нескрываемым презрением смотрел на тех, кто с ним не соглашался.
Разговаривать с ним было неприятно, и его избегали. За ним постоянно числились несданные зачеты и экзамены, курсовые проекты.
На зачеты к Кулакову полагалось приходить с тетрадью решенных задач. Такую тетрадь попросил у меня этот Гриша, ясно — для того, чтобы переписать решения (мне не жалко); долго тетрадь не отдавал, потом сказал, что потерял ее, и после не являлся на занятия. Звонок с последней лекции. Я сидел с Мукомоловым, и мы идем к двери. Александр Павлович стоит у стола и кивком головы подзывает не то меня, не то Мукомолова. Мы подходим. Он спрашивает меня, почему я до сих пор не сдаю зачет.
— Я потерял тетрадь с задачами и решаю их заново.
— Пойдемте-ка со мной, — говорит Кулаков, и я иду, теряясь в догадках, зачем он меня позвал и какое это имеет отношение к зачету.
В комнате, в которой он принимает зачеты, Александр Павлович садится за письменный стол, сажает меня, как на зачетах, по другую сторону стола, достает из ящика какую-то тетрадь, разворачивает ее на коленях и развернутой кладет передо мной, придерживая рукой.
— Посмотрите внимательно. Тетрадь вам знакома?
— Это моя тетрадь. — Я удивлен. — Как она к вам попала?
— Неважно как. Предположим, — я ее нашел. Важно, что она есть. Я ее внимательно просмотрел, вопросов к вам нет, зачет у вас я принял. Можете свою тетрадь забрать. — Он снова кладет ее на колени, отрывает обложку и без обложки протягивает мне.
— Александр Павлович, за найденную тетрадь большое спасибо, но я все равно знаю, чья фамилия написана на обложке.
— Знать вы не можете, можете только предполагать. А предположение — не доказательство.
— Александр Павлович, неужели такие вещи надо оставлять безнаказанными?
