Ей не дали договорить — поднялся шум: все говорили одновременно. Наконец, я понял, что Клаву упрекают в том, что она не видит разницы между угрозой и шантажом.
— А какая между ними разница?! — перекричал я всех. Стало тихо.
— Пудель это, конечно, собака, — ответил Федя, — но не каждая собака — пудель.
— А какие признаки пуделя?
— Шантаж — это угроза с нечистыми целями, — ответил Сережа.
— Ты, пожалуй, прав, и я прошу прощения, — сказала Клава. — Мой пример неудачен, но на своей мысли я настаиваю.
— А против этого никто и не возражает, — ответил отец.
У меня была соученица по курсу, немка, одна из двух соучениц, которые, прикрыв лицо рукой, выбежали из аудитории, когда меня исключали из института, — это ее ожерелье дергал директор. Когда мы поступили в институт, она, а вслед за ней и я поговорили с преподавателем немецкого языка, и нас освободили от посещения его лекций. Теперь мы встретились в коридоре, она обрадовалась, заговорила по-немецки, но я ее не понимал. Она удивилась и перешла на русский. Немецкий я забыл. Помню много слов, несколько пословиц, отрывки стихотворений, но речь не понимаю и текст без словаря не переведу. Преподаватель немецкого — другой, и объясняться с ним по этому поводу, слава Богу, не нужно.
То, что я не смогу перейти на второй курс и должен начинать сначала, то, что мне трудней учиться, то, что я забыл немецкий язык — все это мелочи по сравнению с обнаруженной утратой: не умею рисовать. Не могу и не хочу поверить в это, рисую, рисую, и ничего не получается. Снова и снова пробую рисовать – и все без толку. Не может быть, чтобы вдруг пропала способность — так не бывает! Рисую в аудитории, после лекций, в безлюдном уголке парка, только не дома, но нет ни глазомера, ни былой зрительной памяти: смотрю на предмет, который рисует вся группа, на какой-нибудь другой предмет после занятий, отвожу глаза и больше не вижу его, как раньше, ни на бумаге и, вообще, — нигде. Могу описать его словами, но нарисовать по памяти не могу. Когда я утратил эту способность, постепенно ли утрачивал, не рисуя почти два года, или сразу утратил, а если сразу, то когда и после чего — нет у меня ответов на эти вопросы.
Забрезжит идея проекта, потом, возможно, другая, а то и третья — проектирование начинается с эскизов, то есть с рисунков. Их надо сравнить, оценить, на чем-то остановиться, что-то изменить или все отбросить и снова эскизировать, вычерчивать — безнадежно долго. Наконец, решение найдено, иногда сразу, иногда после недолгих или долгих поисков. Приступаешь к вычерчиванию и одновременно уточняешь и разрабатываешь отдельные части и детали — эскизы и эскизы. Проект надо подавать так, чтобы он был понятен не только специалистам, но и тем, для кого он предназначен — одним черчением не обойдешься. Какой смысл мне здесь учиться?
— Что ты такой мрачный? — спрашивает Галя.
— Почему мрачный? Никакой я не мрачный.
— А какой же ты тогда, если не мрачный?
— Чего ты пристаешь к человеку? — говорит Сережа. — Мало ли что бывает. У тебя всегда хорошее настроение?
Другой раз, когда никого больше нет, Галя говорит:
— Раньше ты много рисовал, а теперь совсем не рисуешь.
— Рисую в институте. Надо заниматься и другими предметами.
— Нагрузка стала больше?
— Не знаю — больше или меньше, но теперь у меня больше времени уходит на занятия. Наверное, старческий склероз.
— Остряк самоучка.
В нашей группе многие рисуют лучше меня, многие — хуже. Иногда художник расставляет наши рисунки в порядке их достоинства, слева — лучший, справа — самый слабый. В прошлом слева всегда — рисунки Ткачука и мой, или мой и Ткачука. Теперь мой рисунок — всегда в середине ряда, чуть ближе к одному или другому краю. Срисовывая памятники архитектуры, убеждаюсь — навыки сохранились, а это поможет при эскизировании. Рисую натуру, отвожу глаза и иногда несколько мгновений продолжаю ее видеть. Иногда, а не всегда. Но затеплилась надежда, что, может быть, постепенно восстановятся былая зрительная память и былое уменье рисовать хорошо и быстро. По-прежнему очень привлекает градостроение, и я не представляю себе ничего другого, что могло бы меня увлечь. Да и поздно уже метаться в поисках профессии — мне шел двадцать четвертый год.
