— Крым, говоришь? — Отец усмехнулся. — Знаешь, какой у нас Крым? С одной стороны — Азовское море, с другой — вонючий Сиваш, а между ними узенькая полоска земли с бараками. Еще хорошие ветры и привозная вода. Своя — соленая. Летом пожить у нас неплохо: прекрасный песчаный пляж, правда, на солнцепеке, у рыбаков — тарань и черная икра, близко — Феодосия, горы, Старый Крым, Коктебель... А сейчас что там делать?
— Не думал, что ты живешь в таких условиях. Солнцепек, привозная вода... С твоим желудком!
— Ничего, жить можно. Но Петру сейчас туда ни к чему.
Прошло немного времени, и у меня на душе заскребли кошки. Что я делаю! Неудобно перед Каслинским и Аней. И, вообще, неудобно: подумаешь — пересидел благополучно в камере обвал и ах, ах!.. Нечего из этого устраивать целую трагедию. Вот уж действительно, хоть за границу езжай проветриться. Какая чувствительная барышня! Вот другие, те же наши слесари, что они — имеют возможность отсиживаться на больничном? Надо возвращаться, и к черту больничный! Сказал об этом отцу.
— Да я и сам вижу, что ты занудился. А как ты себя чувствуешь?
— Так же, как и до этого происшествия, вполне прилично.
— Когда же ты хочешь ехать?
— Да хоть завтра.
— А на когда у вас билеты в концерт?
— На послезавтра.
— И на концерт не пойдешь?
— На концерт хочется. Ладно, на концерт пойду, а на другой день уеду. Опоздаю на два дня, ну да не беда — все равно я здесь на птичьих правах.
— Я сегодня буду у Кучерова и договорюсь с ним насчет больничного.
— Да не надо, папа! Я же его не предъявлю — мне зарплата идет.
— Будет оправдание опозданию.
На концерте был с Птицоидой. Надеялся встретить Байдученко, но его не видел. На другое утро взял билеты на поезд, после обеда у Кучерова получил больничный и вечером уехал.
Дальнейшую свою жизнь в Макеевке помню очень плохо и отрывочно. Ездил в командировку в Харьков, кажется, — на завод «Свет шахтера», в который упирается наша Сирохинская улица, но когда и по какому делу — забыл, и помню об этом потому, что когда вернулся, моя комната была занята кем-то другим, а вещи выставлены в коридор. Ни того или тех, кто вселился в мою комнату, ни соседок не было дома, и я с вещами отправился на работу. Каслинский, узнав что случилось, куда-то помчался, а вернулся таким злым и растерянным, каким я его еще не видел. Оказывается, моя комната была занята по указанию треста и с согласия нового директора нашего завода. Этот новый директор — верзила около 30 лет с помятым лицом, удивительно наглыми глазами и всегда надутый. Его фамилию забыл, но помню, что это была фамилия известного деятеля из тех, кто входит в состав ЦК и о которых иногда упоминают газеты. О нашем директоре говорили, что он племянник этого деятеля, что делами завода он не интересуется и, наверное, ничего в них не понимает и часто где-то подолгу пропадает. О нем вообще много говорили, и я слышал, как мастер участка сборки сказал слесарям:
— Я таких перелетных птиц знаю. Ему где-то пересидеть надо. Он долго у нас не пробудет.
Только и польза от него — ни во что не вмешивается.
Каслинский сказал, что комнату не вернуть, и единственное, что ему удалось выгавкать, — так он сказал, — обещания другой комнаты, неизвестно где и когда. А пока придется пожить в шахтерском общежитии. Взглянув на меня, спросил:
— Там плохо? Беспокойно?
Не в этом дело. На работе — на людях, после работы — на людях, все время на людях — это тяжело.
Я попросил, и он мне разрешил какое-то время пожить в лаборатории. Там я спал на столе, сначала не раздеваясь, а потом расстилал на нем матрас и постель. Старик Хайнетак и два слесаря звали пожить у них, но это — тоже все время на людях и хуже, чем в общежитии: там я никому ничем не обязан и не обязан поддерживать контакты. Чтобы не обидеть отзывчивых людей, привел такой довод: буду жить у них — могут не дать комнату. А если бы жил на Сирохинской, тяготился бы, что все время на людях? Ну, нет: в своей семье — другое дело! Сколько жил в лаборатории — сказать не могу, но жил долго. Потом меня поселили в доме приезжих треста. В комнате много коек, и постояльцы все время меняются. Но меня это уже не беспокоило: я собрался уезжать из Макеевки.
