В. Р. Я ценю Олега Николаевича очень высоко. Во-первых, это боец. Как он тащил "Современник", как защищал каждую пьесу, которую там ставили, один он знает. Он сам не раз мне жаловался на то, что весь измочален. В трудное время ему удалось создать современный театр, где жило наше живое время во всей своей правде. У него была та правда, которой не чувствовалось в других театрах. Это заслуга Олега Ефремова. Кроме того, он изменил актерскую игру. Приблизил актеров к зрителю. Много можно о нем говорить, всей газеты бы на него не хватило. Я высочайше ставлю его на пьедестал советского искусства. Он улучшил советский театр. А всякие злопыхатели, всякие шмакодявки вроде Смелянского - это все дрянь. Не надо выискивать в человеке низменное. Не надо думать, что грязь в каждом из нас - это и есть главная правда о нас. Не надо рушить башни в человеке.
В. Б. Вы счастливы в работе, в творчестве, но вы счастливы и в друзьях. С кем вы дружили? Кого цените из друзей?
В. Р. Вы знаете, Володя, есть друзья дома, а есть друзья по работе. По творчеству. Друзья по работе - Александр Петрович Штейн, Алексей Николаевич Арбузов... Со многими из драматургов я в самых лучших отношениях. Завистников было не скажу, что много. Поначалу, правда, иные считали, что из автора пьесы "Ее друзья" драматург не выйдет. Ошиблись. Как-то сижу я в министерстве культуры в коридорчике, со мной сидят тоже какие-то бедолаги-драматурги. Спрашивают, что я сейчас пишу. Я им изложил содержание пьесы, которую писал, "В добрый час". Моя наиболее удачная пьеса. Они выслушали и сказали: из этого ничего не выйдет, это не материал для пьесы. Но судьба нас рассудила.
В. Б. Так у них же нет, Виктор Сергеевич, знаменитой розовской сентиментальной интонации. У вас невозможно было что-нибудь украсть, сплагиировать, у вас нет эпигонов, ибо у вас не метод какой-то новый творческий, не сюжет неожиданный, а ваша интонация, которую не подделать. Вы могли хоть на всю страну рассказать замысел своей пьесы, и у сотен эпигонов и завистников ничего бы путного не вышло. Драмоделам нечего у вас брать. Ваша изумительная легкость не только писания пьес, но и восприятия их - она от Бога.
В. Р. Я не любил общаться с малознакомыми литераторами, старался не ходить на их встречи, как сейчас говорят - тусовки. Там мне было скучно. Я получал всегда от них какое-то негативное впечатление. Когда друг друга поливают из шланга грязью. Это тяжело слышать и видеть. Я всегда писал правду в той ситуации, которую изображал. Это вызывало и нарекания: откуда вы взяли? Да прямо за окном, на улице, за стенкой у соседей. У себя дома, наконец. Но мне всегда казалось, что я недостаточно остро написал, недостаточно правдиво написал. Я всегда был собой недоволен.
В. Б. А кем вы были довольны в русской драматургии? Кого вы, Виктор Сергеевич, более всего цените из русской классики?
В. Р. Прежде всего и выше всего - Александр Николаевич Островский. Потом в определенной мере Антон Павлович Чехов...
В. Б. К Чехову у вас более сложное отношение?
В. Р. По молодости я им увлекался, но потом одно время ненавидел. Ноет, ноет, и всегда мне приходили на ум строчки Владимира Маяковского: "Сидят и ноют на диване разные тети Сони и дяди Вани". Я не люблю нытье и долго привыкал к нему. Привык. Смотрел уже как на нечто отстраненное... Назову еще Толстого. Много талантливых русских драматургов, но прежде всего Островский, Островский.
В. Б. Среди своих сверстников вы называли Арбузова, Штейна, а из более молодых вам был близок Александр Вампилов?
В. Р. К драматургии Александра Вампилова, скажу честно, всегда относился сдержанно. Конечно, талантливый мастер, и горько, что рано погиб, но мне в его написанных пьесах не хватает крови. Эмоциональности больше надо. Это очень важно, чтобы в пьесе была одна, а может быть, даже две сильных эмоциональных сцены. Чтобы дело доходило до хватания друг друга за горло.
В. Б. Есть ли у вас предпочтения в современной западной драматургии?
В. Р. Так как я - русопят, то я воспринимаю все нерусопятское условно. Поэтому пьесы иностранные, конечно, лучшие из них, прекрасны, но они мне чужие. Иностранных пьес, близких моему сердцу, я не знаю.
