Вновь взявшись за письмо Дородана, Буби с удивлением заметил, что совершил одно из тех минутных поразительных путешествий, какие мы совершаем в глубине нашего существа, не ведая, когда отправимся и чего достигнем, но возвращаемся из которых изменившись больше, чем после долгих житейских трудов. И в ревности старика, и в повторении одного и того же Буби видел теперь его одиночество и проникся теплотой к тому, кто это писал. Поэтому и слова «Куконул Буби! Мальчик мой!», то и дело мелькавшие между строк, которых поначалу он и не заметил, словно ожили и согрели ему сердце. И еще Буби понял, что старик, искавший у него помощи, сам помог ему бесхитростными словами, с которыми обратился к нему.
В письме еще шла речь об Урматеку. «Он даже божьего суда недостоин, — писал Дородан. — Судьями ему быть только писарям да стряпчим, которые в святом писании и не упоминаются. Числятся в нем только большие злодеи. А он даже и к ним не принадлежит!»
И, отстранив Урматеку от святого писания, Иоаким Дородан не уставал повторять: «Будь что будет, но чтобы переезжать?! Никуда я не перееду! Мертвым меня вынесут из дому, а живым — нет!»
Перечитывая эту фразу, Буби, как живого, представил себе старика и его детское упрямство, впрочем ничем не отличающееся от отчаяния взрослого, который, цепляясь за что-то, круша все вокруг, упирается руками и ногами, когда его хотят вытолкать за дверь.
Но стиль письма становился все резче, жестче — упреки. Буби ставилось в вину, что он отрекся от веры, что забыл святых угодников, «которые все еще ждут и готовы принять тебя», писал старик. «Ведь живешь ты теперь, куконул Буби, мальчик мой, словно подхваченный вихрем! А вихри — это и в жизни всего только вихри. Знаешь ли ты, где находится спаситель наш в пустоте воздушной? Он над нами и по ту сторону бури! А за спиною спасителя-господа чего только нет! Там дуют ветры огненные, грохочет гром, словно камни катятся, и вода течет по небу так, что и птичке присесть некуда. И в круговерти этой кружатся все чувствия жизней и душ человеческих. Но никто не ведает, что он такое, где он и, паче всего, откуда. И перед ними невидимый, только слышимый, пребывает спаситель. Он все просветляет нам и дает вкушать по малой капле, а то будет нам непереносимо. От него исходят все тропы, ибо между им и нами пажить! И на пажити этой спокойствие, и церкви стоят, и алтари высятся, а пуще всего иконы, пред коими преклониться тебе следует!.. Но чтобы переезжать, никуда я не перееду! Мертвым меня вынесут из дому, а живым — нет!»
Письмо заканчивалось такими словами: «Если не хочешь прийти ко мне, не приходи! Но помоги мне и не покинь меня! Ведь и хорошее и плохое — все я тебе выложил, и случись что-нибудь, и я на что-то могу сгодиться».
Теперь сердце Буби прониклось настоящим теплом. Оно было похоже на радость и на прилив душевных сил. Буби готов был немедля совершить все, что угодно, ибо чем и как он должен помочь — сказано не было. Потому он и упивался благородством поступка, который, как он верил, он совершит. Это был честный, глубинный порыв, и, что самое главное, он примирял его с собой и защищал от непрестанных угрызений совести. Он даже был рад, что не было необходимости что-то делать именно в эту минуту. Все дело Дородана со временем разрешится. И разрешит его непременно он!
Другим письмом дела призывали его в горы, в Неговяну, где уже давно началось строительство фабрики. Он был бы даже рад на несколько дней избавиться от столичной суеты, от просьб старика и кокетства Катушки. Ведь время все проясняет. К тому же у него действительно были дела на стройке, им же и затеянной. Буби представил себе, что там он найдет все в полном порядке, а с добрыми вестями ему будет легче просить снисхождения к Иоакиму Дородану.
Мысль об отъезде явилась как нежданная радость. Не откладывая дела, Буби осторожно, чтобы не разбудить Катушку, снял со шкафа большой кожаный чемодан, поставил его на два стула и принялся укладываться в дорогу. Буби не заглядывал в него с тех пор, как приехал из Вены. Там лежали какие-то вещи, даже не распакованные. Он нашел рассыпанные сигареты и конфеты, записочки от друзей и театральные билеты. Буби улыбнулся им, словно это были антикварные безделушки. Уложив чемодан, он не мог решить, брать или не брать фотографию Катушки, стоявшую на письменном столе. В конце концов решил, что возьмет ее с собой, сунул фотографию поверх белья и запер чемодан. Потом лег в постель и осторожно и ласково обнял свою возлюбленную. Катушка почувствовала это и, не просыпаясь, повернулась и прильнула к его груди. На улице шел дождь, и слышно было, как падали тяжелые редкие капли. Зашумели водосточные трубы. Буби быстро заснул в этой низенькой и теплой комнате, где он чувствовал себя так хорошо, и во сне ему виделись картины то суда, то милосердия из письма старика.
