Из всех молодых людей, окружавших молодого барона и Катушку во время прогулок, Буби выбрал себе в товарищи Гунэ Ликуряну, своего друга детства. Это был молодой человек, красивый, высокий, смуглый, с тонкими, словно нарисованными над красными и влажными губами усиками и густой гривой вьющихся волос. Миндалевидные глаза, темные и горячие, словно у турчанки, сильные руки с голубыми выпуклыми венами, покачивающаяся походка, мягкий, но глубокий звучный голос, прекрасно сшитые темные костюмы, свежие, туго накрахмаленные белые манишки и густой аромат табака делали Гунэ Ликуряну невероятно соблазнительным и привлекательным для женщин. Рядом с ним белокурый Буби с голубыми навыкате глазами, в очках выглядел невыразительно и казался старше, хотя были они одногодки. Гунэ Ликуряну — человек недалекий и без образования — был богатым наследником; родители его умерли давно, и у него было достаточно времени, чтобы спустить с молотка солидное поместье на реке Яломице и несколько виноградников возле Валя Кэлугэряскэ. Что у него еще оставалось, так это дом с просторным двором на одной из улиц неподалеку от Белой церкви. Там-то прохладными вечерами, когда компания не отправлялась в ресторан на Шосяуа Киселефф, частенько накрывался на свежем воздухе стол, освещенный цветными фонариками.
Буби нагружал по бакалейным лавкам коляску Ликуряну всякой всячиной, а потом разгружал ее, передавая покупки в руки старых, опытных слуг, которые умели красиво накрыть стол, пока гости выпивали по рюмке цуйки. Эта коляска и вместе с ней дом мало-помалу разжигали в Катушке зависть. О белых лошадях и золоченых спицах экипажа Ликуряну говорил весь Бухарест. Все узнавали коляску молодого боярина, останавливалась ли она на Подул Могошоайей у кафе Фредерика, когда стройный молодой человек, хвастаясь очередной возлюбленной, просил подать мороженого прямо в экипаж, или же стояла где-нибудь на окраине города или еще дальше, в Бэнясе, где начинался лес Могошоайей. В этот лес в первые солнечные дни марта Ликуряну приезжал в одиночестве собирать подснежники. Перевязав букетики золотым шнурком от бонбоньерок, он украшал ими свою коляску. Только куконула Штефана Барбу он встречал так далеко от города. Тот всегда был с новой женщиной, всегда сам правил высоким желтым кабриолетом, запряженным четверкой лошадей в сбруе под цвет лошадиных грив.
Коляска Гунэ Ликуряну как-то по-особому волновала Катушку. Дело дошло до того, что она не желала никуда выезжать в другом экипаже. В конце концов Буби решил завести для нее коляску, что было не так-то просто, потому что снимавшийся ею домик, с которым Буби не хотел расставаться, не имел при себе ни конюшни, ни навеса. Однажды с Катушкой уже было нечто подобное, но фаэтон был Урматеку и распоряжались им Мица, Амелика, все, кто угодно, но только не она! Поэтому теперь не только во время езды, но и на остановках, выходя из коляски и снова садясь в нее, задерживаясь на подножке, опираясь рукой с зонтиком на крыло и так обласкивая его, Катушка удовлетворяла свое страстное желание иметь экипаж, которое сжигало ее давным-давно. Во время долгих путешествий на остановках она подходила к лошадям, похлопывала их по шеям, гладила, кормила сахаром, осматривала ноги, потому что так делал Урматеку, и разговаривала о них с кучером Василе, словно была их хозяйкой. Адрес или место, куда собирались ехать, называла всегда Катушка, и это доставляло ей огромное удовольствие. Гунэ не только позволял все это, но и старался сделать так, чтобы она чувствовала себя настоящей дамой. Он любил доставлять удовольствия, именно доставлять и знать, что в глубине души Катушка отзывается на них чувством — признательности, любви и доверия? — это было уже не важно. Жадный до жизни, до людей, особенно до женщин, он стремился к тому, чтобы все к нему благоволили. Снисходительный Буби разрешал Катушке вести эту игру, наблюдая за тем, как, проявляясь, ее страсти и пристрастия складываются в новую жизнь, неведомую ему раньше.
Часто по вечерам они ходили в театр, где прежде Катушка почти не бывала. Больше всего ей нравилось собственное появление в театре, перед ней открывали двери, приглашали, усаживали, спрашивали, не нужно ли ей того или этого, пока она решительно не заявляла, что ей ничего не надо. Она прекрасно чувствовала себя, сидя между двумя молодыми людьми, привлекавшими к ней взгляды партера. По правде говоря, и в спектаклях Катушке нравились прежде всего антракты, новые знакомства, переход от одних знакомых к другим, с чем она освоилась очень быстро. Она спокойно и терпеливо дожидалась, когда на сцене закончится действие, которое обычно больше занимало Буби, чем Гунэ, чтобы потом угощаться вареньем и вдоволь посмеяться. Тогда она видела, что из множества красивых женщин, роившихся вокруг, взгляд Гунэ чаще всего останавливался на ней. Это был взгляд, в котором нельзя было прочесть ни желания, ни ожидания ответа, он был такой же мягкий и всеобъемлющий, как тепло и свет. Буби, сам того не желая, привлекал внимание лож. И когда завсегдатаи достаточно рассмотрели Катушку, а она привыкла к этим взглядам, то ощутила нечто вроде усталости, которая принесла ей ощущение полной свободы, а молодому человеку — уверенность. Единственный раз происходящее на сцене привлекло внимание Журубицы и чуть не заставило ее вскочить с места. В зале Атенеу выступал итальянский фокусник. Когда артист — долговязый старик с седыми бакенбардами, в помятом фраке с множеством звенящих на груди медалей и засученными по локоть рукавами — показывал, как уменьшается колода карт, положенная на вытянутую ладонь, как она становится все тоньше и тоньше, пока не исчезает последняя карта, Журубица сидела с вытаращенными круглыми глазами, пораженная, как ребенок. Когда после этого фокусник разбил над цилиндром сырое яйцо, чувство брезгливости и чистоплотности заставило ее недовольно и озабоченно поджать губы. Когда же артист стукнул по цилиндру тросточкой и оттуда вылетела пара белых голубков с трехцветными ленточками на шее, Журубица издала короткий крик «а», затопала ногами и вцепилась в руку Гунэ. Тот радостно рассмеялся, прикрыл ладонью ее руку, ласково сжал ее и медленно поднес к губам. Буби видел это. В первую их встречу душа Буби дрогнула, поверив, что эта женщина верит в бога и благоговеет перед иконами из-за зримой и незримой их красоты, теперь же ее восторг при виде вульгарного фокусника показался ему столь низменным и так далеко развел их, что и не стоило дальше настаивать на сродстве душ, оставив ее наслаждаться тем, что ей доступно. Так оно и должно было бы быть, если бы все происходило как должно. Но неведомая сила, таившаяся где-то в глубинах его существа, болезненно сжала сердце Буби. Ничего не объясняя, он объявил, что они уходят домой. Катушка сначала удивилась. Потом, поняв в чем дело, воспротивилась. Буби, уже стоя, настойчиво повторял одно и то же, словно позабыл все другие слова. Ликуряну молчал. Соседи стали оборачиваться, и Катушка все-таки решилась последовать за Буби. Гунэ остался в зале, предоставив в их распоряжение коляску. Была уже ночь, в слабом свете фонарей у входа гривы лошадей едва белели, но, несмотря на поздний час, Катушка сочла как нельзя более уместным поговорить с кучером о состоянии экипажа, просить его не гнать лошадей, поглаживать их и ласкать. Буби, сидя в коляске, ждал ее, кипя от ярости, которая, не имея выхода, возрастала с каждой секундой… Прежде чем ехать, Василе поднял у коляски верх, потому что поздний осенний дождь заморосил словно через сито. Катушка, напугавшись дождя, быстро уселась рядом с Буби, и коляска тронулась. Холодные капли добирались до них и стекали по разгоряченным лицам.
