— Чего ты хочешь? Нашел время! В вашем доме я теперь не нужна, значит, и ты мне больше не нужен!
Урматеку заскрипел зубами. Эта бабенка, которая впервые отважилась сказать ему правду в глаза, оскорбила его. Он как бы очнулся. Страх окончательно еще не прошел, но ярость уже превозмогала страх. Гнев овладел Урматеку. Журубица знала, каким он бывает во гневе, и почитала за лучшее его успокоить. В приступе ярости Янку мог припомнить ей все их прошлое. Но именно теперь, когда Тудорикэ умер, ей было удобнее всего расстаться с этим прошлым. Поскольку ей было бы приятнее видеть Янку в страхе, чем в ярости, Катушка вновь вернула разговор к трагическому событию. С облегчением и торжеством она заявила:
— И меня и тебя вон кто избавил! — и, ткнув пальцем в портрет Григоре, перебежала на другой конец комнаты.
Урматеку застыл, пытаясь вникнуть в смысл столь неожиданно и дерзко прозвучавших слов.
— Подлая! — рявкнул он в конце концов.
Но тут же умолк, словно пытаясь что-то уловить в наступившей тишине. Он почувствовал, что слова Журубицы помимо его воли вызывают какой-то отклик, несут в себе утешение. Урматеку никак не думал, что оно придет к нему в таком виде. Катушка, заметив, что он успокаивается, поспешила добавить:
— Если немножко рассудить, все покажется не таким уж страшным!
Урматеку не ответил. Тогда Журубица пояснила:
— Все, что случилось, тебя не касается, значит, и бояться нечего. Вот Мице куда хуже, ведь оба они ее единокровные. А для тебя и для меня это только облегчение!
Журубица выждала, как отзовется на это Янку. Тот стоял молча и слушал.
Катушка продолжала, стараясь быть как можно убедительней:
— Нужны тебе были эти кандалы именно теперь, когда все плывет тебе в руки и ты богатеешь с каждым днем? Не завтра-послезавтра станешь большим человеком! Так оно и лучше, что ты избавился от них. И надо же, все сотворила сама судьба и этот безумец. А мы в чем виноваты? Ты тут при чем? Скажи «аминь» и радуйся, ведь ты же умный человек! Оба погибли: Лефтерикэ от огня, а муж мой, — прости его господи, такого мужа! — от руки своего же отца. Теперь мы оба можем вздохнуть свободно и каждый идти своей дорогой!
Такое Янку даже в голову не приходило. Но ему показалось, что Журубица права. Какое-то тоскливое чувство заставило его ухватиться за эти слова. Ведь и вправду, произошло нечто ужасное! Но для кого? Для «энтих», для родственников его жены! Возможно, что самое большое горе — для кукоаны Мицы. А с ним самим стряслось что-нибудь? Покусились на его здоровье или имущество? Случилось что-то непоправимое, чему и деньгами не помочь? Нет! Денежки на пышные похороны он выложит, как бывало и раньше! Закажет для всех траурные платья, заплатит за все, до последней мелочи — и конец всему этому делу! Дочь у него здорова, дом полная чаша; заклад земли уже на мази, барон Барбу доверяет ему по-прежнему, даже Буби смотрит ему в рот, завтра вечером возле Куцит де Арджинт ждет его Пэуна, а кукоана Мица и Катушка верят в его счастливую звезду. Так где же оно, это несчастье? Нет у него никакого несчастья! Янку Урматеку сидел опустив голову. И думал, что Катушка вовсе не глупа. Успокоившись и вновь обретя уверенность, он решительно встал. Все, что он пережил, помогло ему понять, что если и грозит ему опасность, то совсем другая. Он получил хороший урок на будущее, поняв, что впредь не должен раскрываться ни перед кем. Ему было даже неприятно вспоминать, как он молился и просил прощения, словно был на краю гибели, хотя был здоров и отменно силен. Теперь его заботило лишь одно: не уловила ли Журубица, какие у него слабости. Окончательно они еще не расстались, и ему не хотелось, чтобы она знала что-то лишнее. Желая усыпить ее подозрения, он неожиданно заключил ее в свои крепкие объятия и с притворной жадностью стал целовать в затылок. Журубица вздрогнула.
— Терпения нет? — спросила она. — Чего тебе от меня надо? Разве не сказала твоя жена, что я вам больше не нужна? Значит, и мне нечего делать в этом доме. А кто завтра утром займет мое место, один только бог знает! Таких, как я, — что волос на голове! Будь умником!
