По ту сторону вещей и людей для кукоаны Мицы находился таинственный мир, где блуждало счастье и роились дурные предзнаменования, о которых она по своему разумению и ощущению создала целое учение со своими градациями и взаимозависимостями. Самой низшей и самой обычной ступенью были приметы, которые сбывались. По тому, как подергивался левый глаз или звенело в правом ухе, она угадывала за несколько дней вперед какую-либо неприятность. С подобными приметами, по мнению Мицы, были связаны дурные или добрые события, даже значительные, вплоть до большой радости или настоящего горя, но события отдельные и преходящие. («Теперь понятно, почему дергалось левое веко и я себе места не находила!») Следующей, более высокой ступенью тайной зависимости было для Мицы равновесие между добром и злом, но уже на широком пространстве, в судьбе. Она знала, что ни удача, ни неприятность бесконечно длиться не могут! Она видела, как они сменяют друг друга, и вместе с тем понимала, что для каждого человека большое значение имеет время, которое отделяет счастье от несчастья. Она привыкла верить, что для одних людей это всего несколько дней, для других же — целая жизнь. Все это кукоана Мица толковала для себя, наблюдая за окружающими ее людьми. Поэтому она была убеждена, что счастье-несчастье — это не только уличная игра детей, но и состязание между поколениями и семьями. За счастьем Янку Урматеку она ревностно следила с самых первых дней, потому что это было не просто его личным счастьем, но и счастьем всей семьи. Она видела, как он борется с неудачами, которые то обступали его со всех сторон, то отступали. Наблюдала она, как он стойко отражает противников, которые норовили поразить его прямо в сердце. Счастье Янку было испытано временем, и Мица верила в него, как верила в ум своего супруга и благополучный исход всех его предприятий, в которых ничего не понимала. Прочность этого счастья, удачливости, везенья была настолько несомненна и привычна, что превращалась как бы в ее домашнюю обязанность, которую следовало непременно выполнять. Со счастьем, когда оно, казалось, начинало ускользать, кукоана Мица поступала точно так же, как, например, со шербетом, который у любой другой хозяйки непременно бы пригорел, а она с полным знанием дела спасала в самый последний миг. Вера в то, что Янку не покинет удача, пребывала в ней непоколебимо. Печалилась она и тревожилась о далеком будущем, для нее непостижимом! В нем жила Амелика, ее семья, дети. Благоволение судьбы, которая сейчас щадит и помогает Янку, кто знает, может и не будет сопутствовать Амелике… И тогда… От этих мыслей у кукоаны Мицы замирало сердце, и она уже ничего не хотела знать.
Из всех законов, которые, как верила эта женщина, управляли вселенной, наивысшим и больше всего заставлявшим ее страдать был тот, который словами старинной пословицы гласил: «Как написано на роду, прими и счастье и беду!» Но кукоана Мица знала, что от предначертанного можно что-то выгадать, предусмотреть, обойти, исправить. А большего она и не желала. Ужасалась она по-настоящему только глядя в минувшее. Оглядываясь назад, она видела, как жизнь проходит перед ней в обратном порядке: дочка, муж, свадьба, сумасшествие отца, разорение семьи, детство. Это был путь, усеянный могилами, в которые кто-то обязательно падал. Таким должен быть и другой путь, пролегающий вперед, он тоже обставлен могилами, в которых рано или поздно обязательно окажется каждый из живущих. И кукоана Мица пыталась предугадать путь каждого из близких ей людей, но от этого начинала болеть голова, и она вновь возвращалась мыслями в то затишье, где была занята штопкой белья или разборкой комода, и, преклонив колени, тихо шептала: «Велик господи!», полагая, что чуть было не преступила мыслями предел дозволенного.
Предела этого ни мыслями, ни чувствами кукоана Мица преступить не хотела!
Урматеку давно понял, что жене его ведомо иной раз то, до чего никаким умом не докопаешься. А поскольку предчувствия ее вдобавок сбывались, он стал слепо доверять им. Но это вовсе не означало, что он считал кукоану Мицу умной! Избави бог! Она была чем-то вроде подсобной силы. И сила эта была тоже в его власти и служила ему верой и правдой, поддерживая и укрепляя его. Вот как, например, теперь ее наивное, но исполненное веры утверждение, что он победит, успокоило его и облегчило ему бремя забот.
