Домнишоара Цехи явилась раньше всех. Лефтерикэ бросился открывать ей дверь. Он бежал через весь дом, размахивая нескладными худыми руками. Когда гостей стали обносить цуйкой, Паулину представили Урматеку, при этом она покраснела и сделала книксен по немецкому обычаю. За столом она из-под ресниц все время искоса поглядывала на Янку. Урматеку подкручивал усы, взбивал волосы на висках и все свои речи заканчивал чем-то вроде вопроса, обращенного к Паулине.
После ужина играли в лото. Расселись группками, кто где, в большой гостиной, иной раз даже спиной друг к другу. Янку выкрикивал номера, доставая бочонки из мешочка. По правую руку от него сидел старый Лефтер, по левую — Паулина. Лефтерикэ был так взволнован, что не играл, он стоял за спиной Паулины и следил за ее картой. Тишину нарушал только густой с переливами бас Урматеку. Выкликал он неторопливо, четко, но когда попадались двойные цифры, называл их для оживления игры по-особому. Так он делал всегда, если был в хорошем настроении.
— Горбатенькие! — выкрикнул он громко и раскатисто и умолк, поглядывая, как это понравилось.
Все, улыбаясь, подняли головы. Тишину отважился нарушить один-единственный голос: принадлежал этот голос Катушке, и звучали в нем и поощрение и насмешка:
— Браво, Янку!
Янку вскинул голову, взглянул на нее поверх очков и подмигнул: знай, мол, наших! Домнишоара Цехи сидела растерянная, потому что не поняла. Лефтерикэ шепнул ей на ухо:
— Тридцать три! Смотри, у тебя есть!
— Внимание! — провозгласил Янку и продолжал выкрикивать дальше.
Все слушали очень внимательно, в особенности Лефтер.
— Столпы Молдавии! — объявил Янку.
Лефтерикэ тихо прошептал Паулине: «Одиннадцать!» Янку поглядел на него искоса: он о нем и думать забыл, отыскав для своих насмешек другую мишень — свояка Жана, спокойного, работящего, очень неглупого, но лишенного всякого воображения молдаванина. Веснушчатый, с лихим белесым чубом, нависавшим на лоб, был он на редкость невозмутимым и спокойным.
Ни женщины, ни выпивка его не интересовали. Занимало его лишь его собственное семейство, о котором он всячески пекся. Таким-то сокровищем и была осчастливлена сестра кукоаны Мицы, Лина. В те времена, хотя после Объединения[7] миновало уже немало лет, валахи и молдаване, даже будучи в дружбе, поскольку ссориться им было не из-за чего, все еще поддразнивали друг друга. Невозмутимость Жана раззадоривала Янку, и он все норовил его поддеть побольнее. Молдаванин же продолжал спокойно играть и лишь изредка цедил сквозь зубы: «Вот чертовщина!» — и игра шла дальше.
Урматеку мало-помалу входил в раж. Собственные шутки и колкости, смирение и восхищение присутствующих помогали ему чувствовать себя над всеми хозяином, располагая к еще большей живости и веселью. Новая гостья, хоть она и не нравилась ему, была при всем при том женщиной и должна была понять, что лучший человек на свете — это он, Урматеку. А чтобы покорить всех своим умом и веселостью, нет лучше способа, чем выкрикивать номера в лото. Урматеку не сомневался, что у него на это особый дар. И он старался, как никогда, повышая и понижая голос, изобретая новые названия. Так, он неожиданно выкрикнул: «Полкуска!» Все недоуменно подняли головы и вопросительно на него поглядели. Неожиданная новинка, бесподобная выдумка! Один старик Лефтер спокойно закрыл номер фишкой. Выражение это, позаимствованное из жаргона мелких воришек, никому, естественно, известно не было. Лефтерикэ, простерев над головой Паулины руку, словно ограждая ее от неведомого зла, старался разглядеть, какой же это номер, которого он не знал. Он весь напрягся, лицо у него побледнело.
Янку долго глядел на Лефтерикэ, потом взял девушку за руку и закрыл фишкой нужный квадрат.
— Пятьдесят, домнишоара, вы выиграли! — и повернулся к Лефтерикэ. — А ты и не знаешь, Столбик С Накидом!
Паулина вопросительно взглянула на обоих мужчин. Урматеку, чтобы не огорчать старика, объявил, что Лефтер тоже выиграл и закончил игру. Гостей стали обносить вареньем. На больших подносах сияли стаканы с водой, светясь изнутри серебром от опущенных в них начищенных до блеска ложечек. Влажной прозрачной желтизной, похожей на янтарь, блестели в сиропе фрукты. При ярком свете ламп все это лучилось, играло, сверкало, создавая ощущение сияющей чистоты и будя аппетит. Подали кофе с жирными сливками, благоухающий пряностями, радующий обоняние так же, как янтарное варенье радовало глаз.
