По мере того как приближалось воскресенье, на которое назначалась свадьба, росло и волнение. Каждое утро едва Амелика открывала глаза, она спешила взглянуть в окно: держится ли еще хорошая погода. А бухарестская прекрасная осень стояла в тот год долго, словно предвещая счастье. Солнце мягко светило. Небо было чистым, листва с деревьев еще не опала, хотя среди пышных крон уже появились желтые пятна. Осеннее изобилие въезжало в город на крестьянских телегах и останавливалось на всех перекрестках. По дворам визжали пилы — это заготавливали дрова. Где-то их бросали в подвал, где-то укладывали в поленницы. От свежих сырых дров пахло лесом. Сладковатый аромат плыл вдоль улиц от котлов и тазов, в которых варилось варенье и повидло. В это время года, прельщавшее всех щедрыми дарами, Амелика с радостью предвкушала, как она будет хлопотать по хозяйству. Она знала, что все, бывшее для нее до сих пор запретным, станет обязанностью. И была счастлива, что выходит замуж: теперь уже никто не сможет запретить ей под предлогом, что барышне надлежит заниматься делами только чистыми и красивыми, входить на кухню, давать распоряжения, готовить и вообще по велению сердца и согласно хозяйственному складу ума печься о своем доме.
Амелике хотелось, чтобы она и доктор Сынту приумножили состояние, которое постепенно сколотил Урматеку, чьи усилия только теперь она начала ценить, ибо была создана понимать не чувства, а материальные ценности.
Настал и день свадьбы. Как все добропорядочные люди, молодые должны были венчаться в церкви Домницы Бэлаши. Час был назначен поздний. Длинный ряд карет с зажженными фонарями составлял свадебный поезд. В церкви было жарко, пахло цветами и духами разодетых женщин. Служил архиерей, помогали ему пять священников. Профессор Флоря Петре во фраке выглядел как иностранный министр. Улыбающаяся, все еще красивая домница Наталия, все драгоценности которой, от диадемы до колец, были украшены сапфирами, казалось, сошла с какой-то картины. Янку выглядел напыщенным, а у взволнованной кукоаны Мицы в глазах стояли слезы.
Когда архиерей, венчая молодых, возложил на голову Матея Сынту венец, абсолютную тишину, воцарившуюся в церкви, прорезал крик.
— Кому-то стало дурно от жары! — будто про себя сказала кукоана Мица.
Почти у самого входа, возле колонны, тихо опустилась на пол Ирма. Она не смогла сдержать обещание, данное ею утром Матею, который просил ее не ходить в церковь. Какие-то молодые люди подняли ее. Она быстро пришла в себя и, сгорая от стыда и обливаясь слезами, незаметно вышла из церкви.
Никто так и не узнал, кто же это был!
В конце службы, когда целовали венцы и Евангелие, кукоана Мица закрыла глаза, как на исповеди, и возблагодарила бога, Янку споткнулся и, несмотря на то, что был в церкви, выругался сквозь зубы, но никто этого не заметил — народ нажимал со всех сторон.
Новобрачные сели в карету. Среди тихой осенней ночи ярко горели огромные, в рост человека, свечи, украшенные белыми розами. Все женщины, переговариваясь между собой, утверждали, что это добрый знак. Карета отправилась делать круг по городу. Кучеру был дан строгий наказ глядеть в оба и не пересекать пути какой-либо другой свадьбе, что по тем же самым приметам было бы дурным знаком.
Тем временем в дом Урматеку прибывали гости. Янку встречал всех у порога. Приехали и приглашенные домницей Наталией светские дамы. Их можно было узнать и по походке, и по манере говорить, и по драгоценностям. Явился даже сам префект полиции, прибыли несколько депутатов и сенаторов. После смерти барона Барбу Янку с помощью визитов и подарков поддерживал старые связи. Из уважения к посаженому отцу и жениху явились все крупные врачи Бухареста, а высокие судейские чиновники и знаменитые адвокаты были приглашены Якомином.
Достоинство и учтивость, которые так уважал Урматеку, придали свадьбе своим присутствием светские дамы и господа. Официанты от Фиалковского на серебряных подносах разносили шампанское, а буфет, ломившийся от яств, где было все, начиная от заливной осетрины и свежей икры, всевозможной дичи и сыров до пирожных, мороженого, сочных персиков и янтарного винограда, поражал воображение. Повсюду стояли букеты цветов, больше всего — красных роз. Музыканты играли модные вальсы, а когда появилась невеста, в переполненных комнатах начались танцы.
