Несколько вечеров подряд, оставаясь наедине с собой в тесных спальнях помещичьих домов, Буби пытался разобраться во всем этом. Он думал, что отсутствие чувства собственности, столь живого у других людей, когда они обладают имуществом или стремятся любыми средствами завладеть им, как, например, Катушка, считается, по мнению общества, в котором он живет, чем-то вроде недуга. На самом же деле это просто лень и безволие, составляющие прочную основу и его характера тоже.
Во время путешествия молодой барон Барбу был предоставлен самому себе. Чем усерднее он копался в собственной душе, тем утомительней казалось ему это занятие. В конце концов бездеятельность и одиночество заставили Буби беспристрастно взглянуть на самого себя и увидеть таким, каков он на самом деле есть: бессильный, безвольный, способный на порывы, но лишенный всякого упорства. Он честно признался себе, что у него нет ни сил, ни ясного плана, чтобы заниматься хозяйством, объединить своей волей все огромное доставшееся ему недвижимое имущество. Это требовало огромного труда и ответственности, а они-то и пугали Буби. Тогда он быстро прикинул и подсчитал, на сколько хватит ему этого недвижимого имущества, если он с молодых лет примется его проживать, как проживал и его отец. И Буби решил, что будет жить, наслаждаясь покоем, занимаясь музыкой и не пытаясь выворачивать душу наизнанку. Вернувшись в Бухарест, он был готов дать ответ Журубице! Янку он поблагодарил и заявил ему, что больше не нуждается в его услугах, а Катушке было сказано, что для осуществления ее планов она может брать себе в помощники кого угодно. Если дела пойдут, тем лучше. Для Буби важным было освободиться от забот. У него, как и у отца, странно сочетались равнодушие к владениям вообще и страх, как бы чего не пропало, не испортилось из того, что имело к ним непосредственное отношение. В кругу всевозможных мелочей оба они проявляли даже скупость. Представители рода Барбу, обладавшие непомерными богатствами, имели души мелких хозяйчиков, которые дрожат: не загорелся бы дом, не подохла бы скотина, не пропало бы чего-нибудь. Таких людей пугает любая борьба, они предпочитают отвернуться от всего, лишь бы не видеть, как что-то портится или рушится. Их сердца не выдерживают ничего подобного, как есть люди, которые не выносят вида хирургических операций. Но все хозяйственные хлопоты Катушка брала на себя, чему Буби был только рад.
Прошло всего несколько месяцев, а в некоторых поместьях были введены усовершенствования, которые должны были принести свои плоды в отдаленном будущем, другие же именья были заложены и даже проданы. Журубица и Гунэ считали, что нужно иметь на руках много наличных денег, чтобы быть готовыми к любой неожиданности, а самое главное, чтобы вкладывать их на выгодных условиях в различные новые предприятия. Так, было решено не только продолжить строительство фабрики, начатое Буби, но и расширить эту фабрику.
— Бояре, когда они строят фабрику, думают о зеркалах, а не о стеклах для ламп! — говорила Катушка, стараясь при каждом удобном случае подчеркнуть несостоятельность прежней администрации.
Оживление наблюдалось абсолютно во всем. Гунэ занимался поместьями, пахотой, севом, Журубица распоряжалась в Бухаресте. Она бегала, проверяла, каждый вечер требовала от Сериана отчетов и в первую очередь, конечно, командовала. А Буби подписывал векселя и купчие.
Все хлопоты Катушка и Гунэ взяли на себя, не выговорив себе ни копейки, полагая, что это дело чести и совести Буби, но тот ни о чем подобном даже и не подумал. Ему казалось это вполне естественным, и он даже не ощущал, что от него ждут какой-то благодарности. Однако мало-помалу такое положение вещей изменило и отношения между ними. Хотя Буби был фактическим хозяином, Журубица и Гунэ старались дать ему понять свое превосходство, поскольку все дела вершили они. Поэтому у них появился насмешливый тон и ироническое отношение к Буби. Молодой барон все это прекрасно видел, только не решался с ними ссориться. Чтобы сохранить свою гордую независимость, он в одиночестве запирался со своими книгами или нотами, становясь совершенно недоступным ни для Журубицы, ни для Гунэ. Так жить Буби еще мог.
