— Чем префектом, лучше с префектами, ваше сиятельство!
Урматеку был откровенен и, возможно, впервые горд и дерзок в полную меру своего характера. Барон откинулся, пристально взглянул на него и пробормотал:
— Ты умен, Янку! Этим-то ты мне и нравишься. Ну подожди меня!
Барон вышел из кареты, и она поехала дальше, в глубину двора, встав в ряд с другими экипажами.
Такого Янку не ожидал. В течение всего этого дня он чувствовал благорасположение и дружеское отношение барона, но вместе с тем и легкое подтрунивание. Барон представил его своим лучшим друзьям, на зависть всем взял с собой во дворец, и вот на тебе — оставил ждать вместе с кучером на дворе, и то, что это дворцовый двор, ничего не меняло. Что и говорить, Янку был тут новичком и этого мира совсем не знал. Барон вел его, и Янку покорно шел. Пока он не совершил глупости, так что смеяться у него за спиной не из-за чего. Напротив, все поглядывали на него с некоторой опаской, как на нового фаворита барона. Тогда почему барон так поступил с ним? Потому что он был новичком и его нужно было еще учить? Или потому что барон не надеялся его когда-нибудь обтесать? Или потому что, занимаясь делами барона и отстаивая его интересы, он набрал слишком большую силу и теперь барон безо всякого урона для себя ставил его на место?
Янку вдруг вспомнил Лефтерикэ, Тыркэ, Тудорикэ. В висках у него застучало. Он почувствовал, что его место среди «энтих», что он такой же, как все они, и барон вправе был над ним издеваться. Янку сжался в тесной карете, как от удара. Не хватало воздуха. Он открыл окно. У него на коленях заворчал разбуженный Фантоке, завернутый в шотландский плед. Разве так воображал себе все это Урматеку? Он предполагал, что его как секретаря оставят ждать в приемной, представят чиновникам, и он будет со всеми знакомиться, пожимать направо и налево руки, улыбаться и говорить. И вот что получилось! Утешался он только тем, что никто из будущих депутатов, оставшихся на крыльце, никогда не узнает, что с ним было.
Когда выкликнули карету министра юстиции, Урматеку, совсем подавленный, жался в своем углу. Барон сел, и карета медленно поехала сквозь толпу, собравшуюся на дворцовой площади. Министров приветствовали их сторонники. Ехать можно было только шагом. Немного погодя барон спросил:
— Что же ты не поздравляешь меня, Янку? Я-то думал, что ты будешь первым!
— Желаю здравствовать, ваше сиятельство! Всяческих вам благ! — проговорил Янку упавшим голосом.
Только сейчас новоиспеченный министр заметил, что его друг расстроен. Равнодушный, ненаблюдательный, барон не обратил внимания, насколько чувствительней стал самолюбивый Урматеку, сделавшись помещиком. Он и предположить не мог, что в этом давным-давно ставшем для него домашним человеке могут происходить какие-то перемены, что он может сделаться иным, нежели был в молодости, служа мелким чиновником в архиве. Теперь старый барон почувствовал свою ошибку. Говорить на эту тему было бы для него унизительно, поэтому, помолчав, он сказал совсем о другом:
— Как я понял, префектом ты быть не хочешь! А столоначальником — что ты на это скажешь?
Урматеку шевельнулся в своем углу. Барон почувствовал, слова его попали в цель, и продолжал:
— Подавай в суде в отставку. Будешь секретарем в министерстве. Утвердят тебя через несколько дней. Теперь ты человек с положением, богатый и к тому же мой друг!
Урматеку склонился к барону, отыскивая в темноте его руку. И взволнованным, проникновенным голосом, каким столько раз благодарил своего хозяина, произнес:
— Желаю здравствовать, господин барон Барбу, вы чрезвычайно добры!
Барону на мгновение показалось, что рядом с ним опять тот же самый Янку, каким он был много лет назад.
