Интересно, движет ли ею любопытство или нечто большее? Растягивая слова, как бы заразившись ее ленивой расслабленностью, я проговорила:
- Не-а. Ничего определенного они не нашли. Правда, мне они ничего не говорят, но, если бы они пришли к какому-то выводу, я бы точно об этом знала.
В данном случае я не отклонялась от истины: мои родичи не ставили меня в известность о своих действиях. Единственное, что мне удалось выведать у Сергея, - это то, что недруги нашей телекомпании Сидоркины, предатели и плагиаторы, автоматически выбыли из списка подозреваемых, потому что о тот вечер безвылазно торчали в студии прямого эфира. Но я не сочла нужным делиться этими новостями с помрежем. Ведь Оксана была и оставалась одной из главных подозреваемых… И все же, и все же… Зачем такой обаятельной девушке убивать, если у нее есть гораздо более легкие пути, чтобы просочиться наверх?
К тому же эта ленивая халявшица, которая чуть ли не гордилась своей сексуальной раскрепощенностью, кокетка и лгунья, при мне в открытую флиртовавшая с моим кровным мужем, - эта дрянная девчонка мне нравилась. И еще нас сближала общая любовь к собакам и кофе.
- Вода кончилась, - сморщила нос Оксана, заглядывая в чайник, - а я еще хочу. Где же этот Майк? Только за смертью его посылать… Ладно, придется самой пойти за водой! - Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, взяла чайник и вышла.
Я, тоже вздохнув, встала и направилась к лестнице. Конечно, я не матрос, чтобы лазить по вантам, но и не настолько еще потеряла физическую форму, чтобы не забраться на какую-то паршивую винтовую лестницу. Но Оксана оказалась права: карабкаться вверх по этому узкому металлическому трапу, который еще и изгибался под самыми неудобными углами, было нелегко. Мне пришлось задрать юбку чуть ли не до талии и полностью сосредоточиться: высокие топкие каблуки моих полусапожек то и дело соскальзывали с перекладин, и я не знала, чего больше мне надо бояться - сорваться или сломать их. Добравшись до середины, я уже подумывала о том, чтобы смирить гордыню и слезть, по меня останавливала мысль о том, что спускаться будет еще труднее, чем подниматься. Но спускаться вниз мне не пришлось. Внезапно погас свет, и я осталась в полной темноте. Хватаясь за тонкие металлические стойки, резавшие мне руки, я старалась не поддаться панике, как вдруг лестница подо мною поехала и начала опрокидываться. Я почувствовала, что падаю вниз, прямо на спину, в отчаянии вцепилась в первое попавшееся под руку, что-то мягкое, и завопила в полный голос.
Потом я почувствовала всем телом удар и вырубилась.
Пришла я в себя, когда прямо в лицо мне уже бил полный свет, надо мной веяло смутно знакомое женское лицо, и совсем знакомый голос воскликнул:
- Я же говорила тебе, не лезь, дождись Майка!
Это была Оксана. Еще кто-то, в очках, склонился надо мной - это, наверное, Майк, решила я. Впрочем, думать не хотелось, мешала тупая боль во всем теле и острая - в правой лодыжке. Я закрыла глаза: то ли от режущего света, то ли от падения меня тошнило. Надо мной зашелестел рой голосов, они меня раздражали, но слов я не различала. Наконец низкий хриплый голос произнес вполне членораздельно:
- Ее нельзя поднимать до приезда «Скорой». Если у нее поврежден позвоночник, то ее можно перевозить только на щите.
Это снова Тамара в роли медсестры, лениво подумала я. И тут внутри меня все встрепенулось: позвоночник? Я заставила себя открыть глаза и пошевелить руками и ногами: все мои члены мне подчинялись, я их чувствовала. Слава богу, позвоночник цел. Но боль в правой ноге вспыхнула с новой силой, в какой-то момент она стала просто невыносимой, и я с облегчением снова потеряла сознание.
Я отделалась легким испугом - у меня даже ничего не было сломано. Падая с трехметровой высоты, я уцепилась за занавес, и он замедлил мое падение. Единственное, что я себе повредила, - это правую лодыжку; сухожилие было порвано, и я целую неделю почти не вставала с постели, валяясь с туго забинтованной ногой.
Синяки, конечно, не в счет, но и лежать на спине было больно - я ведь свалилась как раз на свои филейные части. Врач в «Склифе», отпускал меня домой, сообщил мне, что я родилась в рубашке, впрочем, я и без него это знала. И если бы не Марк, который, убедившись, что я чудесным образом осталась жива и почти здорова, принялся изводить меня язвительными замечаниями, то я была бы довольна жизнью - хотя бы тем, что мне удалось ее сохранить.
