Осборн: Когда такой офицер, как Стэнхоуп, имеет здесь репутацию пьяницы, он превращается в посмешище. Народ готов заплатить за бутылку виски только ради удовольствия посмотреть, как он будет напиваться.
Гарди: Ты, конечно, человек предвзятый. Ведь это тебе приходится потом укладывать его в постель.
Осборн: Все это напоминает зевак на петушиных боях — сидят и смотрят, как парень напивается до беспамятства.
Гарди: Ладно, черт с тобой, людям действительно здесь скучно, должны же они как-то развлекаться. То есть я хочу сказать, что Стэнхоуп действительно стал посмешищем. И действительно чертовски любопытно наблюдать, как мужик напивается — стакан за стаканом. Кажется, он даже не поехал домой в свой последний отпуск, да?
Осборн: Не поехал.
Гарди: Должно быть, подумал, что не стоит в таком виде встречаться с папочкой. (Пауза) Ты хоть знаешь, что его отец — деревенский викарий?
Осборн: Да, знаю.
Гарди: Представляешь. Стэнхоуп приехал бы в отпуск в свою деревню чайку попить! Он, кажется, в Париже был?
Осборн: Да.
Гарди: Бьюсь об заклад, это был еще тот отпуск!
Осборн: Гарди, тебе известно, сколько времени Стэнхоуп провел на войне?
Гарди: Порядочно, я знаю.
Осборн: Почти три года. Он прибыл тогда сразу после школы, когда ему было всего восемнадцать лет. А в этой роте он уже год — и все это время на передовой. Он ни разу не отдохнул. Другие только прибудут, тут же подхватывают какую-нибудь болячку, бегут в лазарет и сразу же возвращаются домой, и только юный Стэнхоуп месяцами тянет лямку без передыху.
Гарди: Да я знаю, он парень неплохой.
Осборн: Я видел однажды, как он весь день пролежал в окопной лихорадке, а потом всю ночь провел в карауле.
Гарди: Да знаю я, знаю, он мировой парень!
Осборн: И за то, что он до сих пор не сбежал с передовой, и что его нервы ни к черту, его прозвали пропойцей.
Гарди: Не пропойцей, а просто говорят, что он крепко пьет. А насчет его нервов, ты прав. Они у него ни к черту. Последний раз, когда мы на отдыхе играли в бридж что-то там произошло, не помню, что именно, но только он вдруг как вскочит и все стаканы со стола сбил — кулаком. Совершенно не владел собой, а потом как будто разом пришел в себя и расплакался.
Осборн: Да, я знаю.
Гарди: Это кто тебе рассказал?
Осборн: Он сам и рассказал.
Гарди: Правда? Мы-то старались все это дело замять. Просто, я это к тому, в каком состоянии он находится. (Встает и надевает ранец. Пауза) Знаешь, Осборн, тебе надо бы быть командиром.
Осборн: Ерунда!
Гарди: Правда, правда. Это видно за километр. Я знаю, Стэнхоуп — храбрый и все такое, но, черт побери, ты же старше его вдвое, да и потом ты такой разумный старик.
Осборн: Не будь свиньей. Он был командиром, когда я еще даже не записался на фронт. С его опытом он стоит дюжины таких, как я.
Гарди: Да ты лучше меня знаешь, что командиром должен быть ты.
Осборн: Нет, он непревзойденный командир. Он бы уже мог командовать батальоном, если бы…
Гарди: Вот именно, если бы… (смеется).
Осборн: Ладно, кончай смеяться. Что еще осталось передать?
Гарди: Да нечего больше.
Осборн: А журнал?
Гарди: О Господи! Ну, ты и зануда! Ладно. Вот, возьми. (Находит среди бумаг журнал). Заполнен до последней минуты. Вот моя последняя запись: «17.00–20.00. Все спокойно. Немецкий летчик перелетел через окопы. Убил крысу».
Осборн: Летчик убил крысу?
Гарди: Да нет, осел, я убил крысу. Ладно, допивай свое виски, я хочу упаковать кружку. Оставляю тебе последнюю каплю в бутылке.
Осборн: Спасибо. (Допивает виски и отдает кружку Гарди).
Гарди: (укладывая кружку) Ну, я пошел.
Осборн: Ты что, не дождешься Стэнхоупа?
Гарди: Да нет, что-то не хочется. Очень уж он придирчивый. Окопы у нас и впрямь довольно грязные. Если он поймает меня, будет отчитывать несколько часов. (Надевает на плечи ранец, вешает через плечо противогаз, бинокль, планшет, компас, пока не становится похож на коммивояжера. Одеваясь, говорит) Ну, желаю удачных шести дней. Не забудь переодеться, сынок, если промокнешь.
Осборн: Не забуду, папа.
Гарди: И смотри, не пропусти большое наступление.
Осборн: Ни за что! Такое пропустить нельзя. Обязательно сделаю пометку в дневнике.
