И странное дело: эти пустые, в сущности, соображения как будто успокоили меня. Может быть, я бессознательно лицемерил перед самим собой, но результат получился желательный.
Во всяком случае, все другие злобы дня на время были отодвинуты в сторону. В газетах писали только о комете, по поводу кометы, за комету, против кометы и склоняли это слово во всех падежах и числах. Появились посвященные комете и вызванным ею настроениям рассказы Лейкина, Грузинского и других. Комету стали, наконец, пробирать и в юмористических журналах.
Одна сценка очень понравилась мне по своеобразному взгляду автора на комету, как на нарушительницу общественной тишины и спокойствия. На первой картинке комета в образе ведьмы на помеле летит к Земле; городовой повелительно машет ей рукой:
— Проходи, проходи! Не задерживаться!
Сзади мастеровой в пьяном виде, держится за фонарь (трудно бедному!) и бормочет:
— Пшла, анафема! Всякую нечисть сюда!
Картинка вторая: ведьма добралась-таки до Земли.
Городовой (выталкивая ее в шею). Куда лезешь, дьявол! Честью ведь просят.
Мастеровой (злорадствует). Хи-хи-хи! Так-то вас, шлюх этаких!
На третьей картинке ведьма-комета с покорным видом летит уже в пространстве прочь от Земли; городовой, опять при исполнении обязанностей, строго смотрит на пьяного.
Мастеровой. Я, господин городовой, помогал ведь вам, тоись вот как перед Богом!
Городовой. Поди лучше, проспись! Ишь, спозаранку нализался!
Мастеровой. Нельзя-с, комета-с. (Вдруг приходит в восторг). Вон она, милая, улепетывает; так и садит. Улю-лю-лю-лю!
Вообще комете сильно, должно быть, икалось, если они могут икать.
Везде в киосках, книжных магазинах, на улицах продавали брошюру: «Конец света». Составлена она была бестолково и отличалась больше возвышенностью тона и знаками препинания, чем смыслом. Автор притянул к ответу и Лапласа, и Фальба, и Фламмариона, но толку все-таки не вышло; впрочем, это, вероятно, и не интересовало компилятора; гораздо важнее для него было то, что брошюра пошла ходко.
Итак, после первых дней страха все опять пошло своей дорогой, и мы, получив минутную встряску и не извлекши из нее ничего поучительного, отдались снова обычным, житейским дрязгам.
Дня через два после появления интервью с астрономом, утром, когда мы с Верой еще не решили вопроса, следует ли нам вставать, вдруг слышим скрип: дверь приотворяется и отверстие просовывается нос Пети и раздается звучный, так называемый сценический шепот:
— Можно?
— Вали, — машу я рукой.
Появляется Петя весь и в новом костюме.
— Что, каково?
Мы критическим взглядом обозреваем его и говорим с видом знатоков:
— Хорошо!
Потом Петя садится с озабоченным видом на кровать:
— Что ж, братцы, горевать-то ведь толку мало: комета еще далеко, да, может, из нее ничего путного и не выйдет. А пить-есть каждый день надо. Так ли я говорю?
— Правильно.
— Вот то-то и есть. Поэтому продолжать спектакли мы будем, и тут-то я вас прихлопну.
— То есть как?
— Да так, что вы мне нужны.
— Для какой такой экстренной надобности?
— В воскресенье идет у меня «Русская свадьба», и мне нужно бы побольше хор. Выручайте друга!
Вера в восторге и начинает высчитывать, кого еще можно привлечь к ответственности. Хор, оказывается, порядочный: Федя, Нина, Володя, Надя, Татьяна Ивановна, Клавдия Петровна. Я, человек практический, охлаждаю ее восторг замечанием:
— Да ведь мы не знаем, что надо петь.
— Это мы устроим, — успокаивает Петя. — Я и Нина знаем все мотивы, и мы пройдем их несколько раз под рояль. А некоторые из них все, наверное, знают: «Славу», например, «Уж я золото хороню».
Их мы, оказывается, тоже знаем, и это преисполняет нас надеждами.
Но надо же что-нибудь выторговать у Пети; я с важным видом говорю ему:
— Только мы с Верой дешево не возьмем.
— Да уж не обижу: разочту по денежке, полушку в придачу.
— Ну, по рукам.
Весь этот день был посвящен разговорам о предстоящем дебюте. Опрошены были все намеченные Верой лица, и все они изъявили свое полное согласие. Только Надя как-то вдруг скисла: она видимо, вовсе не желала, чтобы Володя вращался в обществе барышень.
В свое время наступает и воскресенье. Погода не слишком великолепная, но нам теперь море по колено: мы ведь собираемся играть или, по крайней мере, стоять на сцене настоящего театра. Все в сборе.
