— Вот и вернулась, Аннушка! — сказал старик. — Здравствуй.
Он обнял ее, поцеловал в слепые глаза. Анна уткнулась в его плечо, надрывно заплакала.
— Ну что ты, что ты, домой ведь пришла, — растерянно говорил старик, суетливо гладя ее по голове.
Мутным взглядом смотрел на них Павел. Наконец повернулся, ушел в избу.
От луны и звезд небо стало седым, и на земле было светло. Пустынная улица казалась небывало широкой, будто раздвинутая прошедшим здесь стадом.
Павел остановил корову, прислушался: звенели ведра, гулко стучал колодезный журавль, где-то тихо играла гармонь.
«Вот и прошел день. Надо к утру до станции добраться», — подумал он.
Лениво опустив голову, корова сонно смотрела на Павла. Он чувствовал ее теплое влажное дыхание, густой парной запах.
— Отощала ты, — сказал он.
Кто-то, прихрамывая, шел по дороге. Павел узнал Кучума, отца Зины, и, хотя не виделся он с ним вот уже целых три года, сейчас ничего не ощутил — ни радости, ни сочувствия к этому искалеченному войной человеку. С той минуты, как встретил он Анну, будто оборвалось что-то на сердце, будто сжалось оно, стало твердым как камень и теперь давило, распирало грудь страшной болью.
— Вот я и вернулся, — сказал Кучум, похлопав рукой по своей деревянной ноге, — ты там за меня пошуруй немчуру.
— Пошурую, — ответил Павел.
Он поднялся, пошел рядом с Кучумом. Гармонь замолчала, стало тихо, только хрустели под ногами сухие листья.
— Про Анну-то так и не слышно? — спросил Кучум. — Говорят, на станции эшелон стоял сегодня: из Германии людишки возвращаются.
Павел подумал, что скоро молва о возвращении Анны облетит всю деревню и целый день во дворе будут толпиться люди, чтобы посмотреть на нее и попричитать.
Он помолчал и ответил:
— Ничего.
— Найдется, — сказал Кучум. — Конец войне скоро. Второй-то раз тебе небось страсть как не хочется идти туда, а? Убьют еще…
— Не убьют, — проговорил Павел.
— Может, и не убьют, — согласился Кучум. — Аннушка к той поре уже воротится и будет поджидать тебя на крылечке.
— На крылечке… — угрюмо подтвердил Павел, хлестнул корову и быстро пошел вперед.
Павел провел корову в хлев. Она потянулась к соломе, разбросанной под ногами, но фыркнула, подняла морду.
— Пить хочешь? — спросил Павел, провел рукой по ее спине, подумал и пошел за ведром в избу. В сенях остановился, расправил плечи так, что даже хрустнули кости, и толкнул ногой дверь.
Освещая стол и разбросанные на нем картофелины, робко заглядывала в комнату луна. На полу, возле печи, лежала Анна. Павел осторожно обошел ее, пошарил рукой в углу, нащупал ведро.
— Ты? — неожиданно шепотом спросила Анна.
— Я. Легла?
— Легла. А ты все ходишь? — Она говорила тихо, виноватым, заискивающим голосом.
— Корову привел, — сказал Павел. — Только кто тут за ней ходить-то будет…
Анна молчала и вдруг приподнялась на матраце, прошептала:
— Ну, сядь, Павлуша. Ну, скажи что-нибудь.
— Корову надо поить. Да и идти мне скоро, — стараясь не смотреть в ее лицо, сказал Павел.
— Иди, — покорно проговорила Анна.
Павел постоял, взял ведро, пошел к двери. Но остановился и, резко повернувшись, сел на матрац к Анне.
— Говорить-то нечего. Все слова позабыл. Нутро ровно жестянка стало. Вот, — он постучал пальцем по ведру. — Сколько я мечтал о тебе и… встретил.
— Ничего… Может, я помру скоро, Павлуша…
— Не говори такое, — проговорил Павел, и голос его задрожал. — Разве я твоей смерти хочу, Анюта? Не твоя мне смерть нужна…
Анна придвинулась к нему.
— Бабы мне в поезде гадали. Говорили, снова свет белый увижу. Может, и сбудется. — Она всхлипнула, ткнулась лицом в подушку. — Неправда все это. Никогда уже не откроются мои глазоньки…
— Подвинься! — сказал Павел, лег рядом с ней. Потом осторожно, будто случайно, нащупал ее голову, провел рукой по волосам. — Убогая…
— Павлуша, не могу, Павлуша, — заплакала Анна, прижимаясь к нему. — О тебе все дни напролет думала, все ночи. Душно мне в этой Германии было, опостылело, убежала я от хозяина, а меня поймали и били, били, а хозяин кипятком мне в глаза плеснул. Силушки нету моей!
На кровати закряхтел, заворочался старик.
Анна вздрогнула, торопливо отодвинулась от мужа.
