— Бабкин, слышишь, — сказал он, — оставь меня…
— Ты такие разговорчики брось, — рассердился Бабкин, — я знаю, что делаю, на то я и Бабкин.
— А может, и правда, — глухо и как будто безразлично протянула Настя, — один он скорее отойдет…
Бабкин повернулся к ней, нахмурился:
— Мы, баба, люди военные, ты нашего понятия не разумеешь… и не баламуть, за-ради бога прощу, не баламуть.
Настя вытерла ладонью глаза и решительно сказала:
— Мне все одно. Я одна пойду. — Но уткнула голову в колени и снова заплакала: — Куда? Куда же я одна… тяжко… Помру ведь, господи…
— Замолчи! — крикнул Иван и, выкатив покрасневшие глаза, приподнялся на локтях. — Пошли!
Но захрипел, рванул гимнастерку и упал на руки Бабкину. На губах у него выступила пена.
— Чегой-то он? — вскрикнула Настя.
— Дыши, браток, — говорил Бабкин, стараясь приподнять Ивана, — дыши!
— Никак, помер? — робко спросила Настя. — Что ж делать-то будем?
Бабкин молчал.
Настя наклонилась над Иваном, прислушалась к его дыханию.
— А он живой, дышит, — сказала она, и ничего не отразилось в ее голосе — ни радости, ни сожаления.
Вдруг она выпрямилась и с застывшим от страха лицом прислушалась: где-то вдали тяжело гудел мотор.
— Немец. Дождалися! — вскрикнула она, прижимая к груди девочку.
Иван услышал крик ребенка, открыл глаза и сразу все вспомнил. Он знал, что мешает этим людям, что они ждут, когда он освободит их.
— Бабкин, уходи, — сказал он, — слышишь!
Бабкин молчал, угрюмо смотря на дорогу.
— Слышишь, — хрипел Иван, — к чертовой матери… уходи…
Шум мотора нарастал с каждой минутой, он падал в ночь гулко, покрыв все остальные звуки. Иван тоже услышал его и сразу решил, что это наконец приближается его избавление. Ехал танк. Один. Наверное, разведчик. Его хорошо было видно на освещенной луной дороге.
— В кусты, баба, живо! — крикнул Бабкин. — Вставай… живо!
Иван перевернулся на живот, встал на четвереньки и отчаянным рывком поднялся на ноги. Прямой, как дерево, побагровевший, он, задыхаясь, подошел к Бабкину. Тот стоял за кустом, прижимая к груди гранату.
— Куда ты, — испуганно спросил Бабкин, — сдурел, что ли? Ложись!
— Гранату! Дай! — сказал Иван. Глаза его были как две раны, полные крови.
— Ложись, черт! — крикнул Бабкин, но взглянул Ивану в лицо и протянул гранату.
Иван шатался, путался ногами в высокой траве и хрипел, пробираясь к дороге. Он яростно и в то же время беспомощно размахивал руками.
Танк приближался, тяжело пережевывая гусеницами землю. Огромная тень прыгала рядом с ним, обнимая деревья и травы. Иван вышел на дорогу и остановился, покачиваясь на широко раздвинутых ногах. Его заметили из танка и выстрелили. Он упал, приподнялся, прополз немного, но снова упал.
Танк мчался, не сбавляя скорости, и, когда он был уже рядом, Иван выбросил вперед руку и толкнул перед собой гранату. Она покатилась и взорвалась под гусеницами машины. Танк вздрогнул, но еще шел вперед. Иван зажмурился, подтянул ноги и съежился. Машина повисла над ним, но взревела мотором, отвалилась назад и остановилась.
Сначала все было тихо. Потом, скрипя, приподнялся в танке люк, и из башни высунулся человек.
— Ну, молись, сволочь, богу, — заорал Бабкин, припал к винтовке и выстрелил.
…Иван долго слышал чьи-то голоса, какой-то грохот, чувствовал, как его тащили куда-то, но все это не задерживалось в сознании, будто происходило вдалеке и совсем не с ним. Он лежал в оцепенении, не имея сил и желания поднять веки. Но когда он все же открыл глаза, то увидел; что уже рассвело и сам он лежит на прежнем месте, в кустах, а на дороге горит танк. То, что уже рассвет, удивило его: ему казалось, что так, без мыслей и чувств, он пролежал всего несколько минут.
Рядом, уткнувшись лицом в колени, сидел Бабкин. Голова его была перевязана взбухшим, покрасневшим от крови бинтом. Под деревом, разметав руки, спала Настя, почти закрыв своим телом девочку. Иван шевельнулся, и Бабкин наклонился над ним.
— Живой? — спросил он и поправил шинель, которой был укрыт Иван.
Ногам Ивана стало холодно, он попытался поднять их и почувствовал, что не может. Бабкин заметил его движение:
