Длинноногий Синджир Рат-Велус сидит на нижней койке, вертя в пальцах вибронож и перебрасывая из руки в руку танцующее лезвие. На корабле вокруг него кипит жизнь. Норра разговаривает с Леей, докладывая ей об их успехах: «Мы нашли Свифта». Джес мечется между отсеками в поисках своего пояса с боеприпасами: «Клянусь, если этот дроид куда-то его засунул, я из него самого патронов наштампую!» Теммин бродит по коридорам, причитая, что мать не отпускает его с корабля, боясь, как бы с ним чего не случилось: «Я, вообще-то, уже взрослый и могу о себе позаботиться». Костик крутится рядом, напевая какую-то песенку на хаттском:
ЛА ЯМА БИСТУ, ЛА ЯМА БИСТУ
ЧИСКАР ГУ, ЧИСКАР ГУ
ВОМПИТИ ДУ ВЕРМО, ВОМПИТИ ДУ ВЕРМО
МИ КИЛЛИ, МИ КИЛЛИ…
Синджир продолжает сидеть молча, вертя рукоятку ножа. Иногда он опускает взгляд на ладони и видит на них кровь — настоящую, свежую кровь, которой измазаны кончики пальцев. «Я порезался, — думает он. — Лезвие выдвинуто, и я поранился». Но потом кровь вновь исчезает — это просто иллюзия, видение, лишь кажущееся реальностью.
Наконец мимо кубрика проходит Джес, перекинув через плечо пояс с боеприпасами. Повернувшись, она набрасывается на Рат-Велуса:
— Он был на камбузе. Как он там оказался?
Синджир не знает, что ответить, и лишь беззвучно пожимает плечами. Лезвие продолжает плясать меж его пальцев.
— Что с тобой? — прищурившись, спрашивает напарница. — Какие-то проблемы?
— Никаких. Я человек, не обремененный конфликтом.
— Ну да, как же! А я — личинка хатта.
— Ты, конечно, скользкая, но все же не настолько.
Она несильно пинает его в колено.
— Ой!
— Давай признавайся, что с тобой?
— Для начала — мне нечего выпить.
Джес садится рядом:
— Я думала, ты бросил.
— Едва ли. Я бросил пить ковакианский ром, потому что, хоть он на вкус и подобен чистейшей сладкой жидкой звездной пыли, от него такое похмелье, будто ты крутил шашни с разъяренным ранкором. От такого похмелья начинаешь молить о смерти, забившись во тьму под одеялом или вообще под кроватью. Так что больше никакого ковакианского рома. Все остальное — почему бы и нет? — усмехается он.
— Опять ты за свое.
— За что именно?
— Дурацкие шутки, сарказм, насмешки… и все ради того, чтобы уйти от прямого ответа на вопрос.
— А, ты про это… Очень полезный навык.
— Я не буду ничего вытягивать из тебя клещами. Не хочешь говорить, что с тобой, — не настаиваю…
— «Такаск уолласк ти дан», — говорит Синджир. — Помнишь, как ты сказала мне эту фразу? На Кашиике, когда мы выполнили свою работу?
— Я не просто тебе это сказала. Я так тебя назвала. «Лицо без звезды».
Наконец перестав перебрасывать нож из руки в руку, он горбится, потирая глаза:
— Мне кажется, ты ошибалась.
— Я нечасто ошибаюсь, так что — ладно, выкладывай.
Он поворачивается к собеседнице:
— Вот это все — моя звезда. Не этот корабль, но эта жизнь. Жизнь, в которой я угрожаю другим и заставляю их делать то, что мне нужно. Я обещаю переломать им руки, убить их матерей, уничтожить все, что им дорого. Я умею находить чужие слабости. Я знаю, как их использовать. И… — Он медлит, прежде чем закончить: — Пожалуй, мне это нравится.
— Если бы нравилось, ты бы мне этого не говорил.
— Возможно.
— К тому же ты ведь вполне мог переломать пальцы Свифту, и я не стала бы тебе мешать. Но ты этого не сделал, обойдясь словами, а не насилием.
— Словами тоже можно ранить.
Джес пожимает плечами.
— Синджир, ты слишком много думаешь. Твой мозг доставляет тебе кучу проблем.
— Теперь ты знаешь, почему я пью.
— Ты готов к тому, что нас ждет на Джакку? — спрашивает Эмари, сменив не слишком приятную для нее тему. Синджир знает, что Джес, в отличие от него, не волнует, что думают о ней другие. Она не просто лицо, у которого есть звезда, — он подозревает, что она и есть звезда. Неумолимая, не нуждающаяся ни в чьей помощи, не склонная вести споры на тему добра и зла. Не она вращается по орбите вокруг тебя — это ты вращаешься вокруг нее.
Он подыгрывает охотнице, переводя разговор в желаемое для нее русло:
— Если я ничего не упустил, подслушивая их беседу, похоже, на Джакку нет ничего особенного.
— Меня беспокоит не Джакку. Меня беспокоит Норра.
