В Акишевской станице казаки убили станичного атамана Прокофия Никифорова и приехавшего из Черкасска старшину Василия Иванова, пытавшихся оправдать действия войскового атамана. В Федосеевской станице та же участь постигла старшин Ивана Матвеева и Феоктиста Алексеева. Открытые возмущения против старшины произошли в Алексеевском и Усть-Бузулуцком городках. А казак Беленского городка Кузьма Акимов, назвавшись Булавиным, собирал вокруг себя вольницу, чтоб «побить богатых стариков».
Досталось и калмыкам тайши Батыря, принимавшим участие в расправе над булавинцами. Калмыцкие мурзы Четерь и Чемень привели из-за Волги «воровских калмык», которые начисто разграбили улусы тайши Батыря, уведя в полон свыше тысячи человек, в том числе двух жен и двух сыновей Батыря.
В Черкасске и в ближних низовых станицах тоже не прекращались волнения. Казачьи круги собирались каждый день. Кричали, чтоб стоять за Булавина, а стариков не слушать. Сыпались угрозы. Кипели страсти. Осторожные старшины предпочитали из куреней не показываться. Лукьян Максимов жил на своем хуторе под охраной.
Как-то раз, когда черкасский войсковой круг особенно разбушевался, среди голутвенных казаков появился монах. Это никого не удивило. Свалявшаяся сивая борода, старенькая скуфейка, залатанный обрызганный грязью кафтан, котомка за плечами — все свидетельствовало, что монах беглый, а бегство из монастырей было тогда явлением самым заурядным.
— Откуда притопал, отец? — поинтересовался стоявший рядом с монахом казак.
— Дальний я, голубь… Тешевской богородицкой обители смиренный инок,
— Что? Знать, и у вас не сладко?
— Ох, не сладко, — вздохнул монах. — Замучил игумен работами да батогами.
И, чуть помедлив, почесывая поясницу, спросил:
— А пошто, в толк не возьму, старшин-то ваших ругают?
Казак злобно сплюнул.
— Повесить их мало! На чужих спинах захребетники ездят, чужими головами спасаются. Бахмутского атамана Кондратия Булавина сами подговорили сыскного князя убить, а после того пошли с калмыками промысел над ним чинить… сколько верховых казаков погубили!..
Монах больше ничего не спрашивал. Слушал молча, о чем говорили в кругу, внимательно вглядываясь в лица тех, кто выражал наибольшее сочувствие бахмутскому атаману.
А как стемнело и казаки начали расходиться, монах, поправив котомку за плечами, не спеша побрел к Дону, потом, оглядевшись, пробрался огородами к обширному поместью Зерщикова, постучался в дом с черного хода.
Зерщиков открыл. Монах молча прошел за хозяином в горницу. Здесь совсем по-свойски сбросил скуфейку, снял котомку, кафтан и принялся отвязывать бороду.
Зерщиков улыбнулся:
— А впрямь никто тебя от беглого чернеца не отличит, Кондратий Афанасьич…
— Борода надежная. Говором себя опасаюсь выдать, — сказал Булавин. — Церковности во мне мало…
— А как тебе в войсковом кругу приглянулось? Слыхал, что у казаков на душе лежит?
— Слыхал… Дон ныне всюду смутен. Старикам измена не впрок пошла, а на погибель…
— Я ж сказывал… Старики не крепки. И ежели, как мыслили с тобой, запорожцы дадут подмогу, все донские реки враз станут за тебя…
— У запорожцев в кошевых-то ныне кто, не ведаешь? — спросил Булавин.
— Тимофей Финенко,
— Старый сечевик?
— Старый… Да сильно робок, оглядками живет. Потолкуй сначала с казаками. Верней бы дело вышло, кабы Костя Гордеенко в кошевых ходил…
— Попомню.
— Ты, стало быть, решаешь?
— Да. Медлить больше нечего. Завтра в Сечь отправлюсь.
— Ну, в добрый час! А я тут буду ожидать твоих посыльщиков… И приведу пока в готовность казаков, радеющих за наши старинные права… Не мало их, сам видел.
— А коли что со мной случится, — тихо произнес Булавин, — пригляди, чтоб рыжий сатана Лукьян родичей моих не загубил…
— Не тревожь себя напрасно, — решительным тоном успокоил Зерщиков. — Всех ухороню.
Булавин подошел к нему, обнял.
— Спасибо. Ты верный друг, Илья Григорьич… Не ведаю, что мне сулит судьба… а жив останусь — вовеки дружества твоего не позабуду, в том клянусь![11]
…Войсковой атаман Лукьян Максимов понимал, в каком скверном положении он очутился. Весь смысл предательского нападения на Булавина заключался в том, чтобы захватить и уничтожить главарей вольницы, отделаться, таким образом, от свидетелей неблаговидных поступков войскового атамана и затем свалить на мертвых всю вину за убийство князя Долгорукого. Надежды не сбылись. Булавин и «пущие заводчики» скрылись, несомненно будут мстить за предательство. Наказание, учиненное над случайно схваченными беглыми, вызвало общее негодование, увеличив число сторонников Булавина. В донских станицах зрела смута.
