— Nessuna notizia,[25] — ответил портье. — Aspettate. Mi pare che voleva andare a Trieste.[26]
— В Триест?
Они молча столпились у бюро регистрации. Итальянец поднялся, подошел к выходу и демонстративно выглянул наружу. Когда они вышли на улицу, вид у всех был настолько растерянный, что портье решил остановить для них проезжавшее мимо такси, но Винцент дал понять, что они справятся сами.
— Мы едем, как условились, к морю.
— Я останусь здесь, — решительно заявила Ирэна. — Ему может стать плохо, тогда я ближайшим рейсом отправлюсь в Берлин.
— Но его же нельзя найти, — парировал Винцент. — К тому же если он в Триесте, а он на такое способен, то где, скажи на милость, его искать?!
В полицию заявление делать не стали. Просто-напросто не могли допустить, чтобы профессора Монтага, пожелавшего путешествовать самостоятельно, искали на машинах с синими мигалками. В тот же день они мчались по автостраде на юг. Винцент вел «пежо», куда посадили детей, Ирэна, взяв себе в компанию невестку, следовала за ним на «мерседесе». Каждый, желая успокоить совесть, надеялся, что пропавший непременно даст о себе знать, ведь ему известен их адрес на побережье. Даже если он уже в Берлине и нуждается в помощи.
— Мы будем звонить врачу каждый вечер, — попыталась успокоить всех невестка, но все равно в этой ситуации оставался некоторый привкус цинизма.
Когда они пересели на паром, плывущий в Мессину, Ирэна достала носовой платок.
— Это выше моих сил! — вырвалось у нее. — А если он умрет здесь, в Италии?!
Всхлипывая, она ушла в дальний конец парома, где громоздились контейнеры, и никто не смел ей помешать.
Винцент подвел детей к борту и стал рассказывать о море. Оно простиралось ровной гладью и повсюду сохраняло один цвет — серебристо-серый, словно его затянули полиэтиленовой пленкой. Прибавьте нескончаемую линию тянущегося с юга на север калабрийского побережья, а на востоке — дело было рано утром, они погрузились на первый паром — лениво вставало солнце, пока еще неяркое, багрово-красное. Не пройдет и часа, как все вокруг засверкает в его ослепительных лучах, но сейчас, при полном безветрии и непроснувшемся светиле, мир выглядел так, будто воспринимаешь его безучастным взглядом: прохладным, ясным, однозначным. Они плыли всю ночь и смертельно устали, но, добравшись до Сицилии, решили во что бы то ни стало преодолеть еще несколько километров до назначенного места отдыха.
— Сколько бы это ни продолжалось, — объявил Винцент, — я не намерен больше ждать, мы и так опаздываем.
С этими словами он взял карту и стал изучать маршрут. Остальные следили за его пальцем, который, скользя вдоль побережья, уткнулся в точку с давно засевшим у всех в памяти названием: Капо Д'Орландо.
— Это на самом кончике мыса, — сказала невестка.
— И там каменистое побережье, — добавил Винцент. — Можно заняться подводной охотой. Я узнавал.
Детей привлекли пестрые знаки на карте. Они потихоньку решали, что те могут означать, но Винцент уже сложил карту.
— Фактически мы на месте, — сказал он. — Еще пару часов, и мы выспимся вволю. Сколько мытарств позади. Но… — добавил он улыбаясь, — по крайней мере мы теперь знаем, где этот Капо Д'Орландо.
Где находится Триест?
Спустя четыре месяца Ирэна сидела в гостиной за круглым столом. Рядом с блюдом для фруктов среди прочей корреспонденции бесполезно лежал конверт с извещением о смерти. Она рассматривала перетянутую шпагатом связку фотографий. На самом верхнем фото профессор Монтаг стоял перед голым кустом не то жасмина, не то сирени, точно она не разобрала, было лишь видно, что стояла зима и что у его ног валялись меховые рукавицы. Ее только сейчас осенило, что он стеснялся фотографироваться, ему всегда стоило большого труда настроиться и принять позу перед фотоаппаратом. Вот и на этом снимке он смеется и хочет отвернуться.
Этот сюжет очаровал ее, он восстанавливал в памяти живые картины прошлого, но шпагат, который связывал фотографии и проходил по лицу на снимке, был закручен так мудрено, что она, едва не сломав ногти, развязать не смогла.
«Когда еще у нас были такие игривые отношения, — пыталась вспомнить она. — Я тогда писала докторскую».
