— Я никому не прощу убийство человека, — решительно заявила она. — Все, что случается с человеком в жизни, — необратимо. Предположим, Шульце-Бетман прав насчет Левански, — продолжила она свою мысль, — прав в том, что тот навсегда останется молодым и ни за что, даже на секунду, не обретет мастерства, свойственного зрелому человеку, тогда, может быть, ему и вправду лучше было исчезнуть.
Либерман подошел к подруге, собираясь мягко положить ей руки на плечи, как часто делал в подобных случаях, но в этот раз она показалась ему такой неприступной, что он предпочел не мешать ей думать.
Либерман вернулся к себе на Парижскую площадь и, поднимаясь по металлической лестнице в ателье, вдруг почувствовал себя виноватым в том, что оставил женщину одну. Но какими словами он смог бы поднять ей настроение? Что ей следует надеяться на продолжение традиции вечеров, хотя никто не хочет к ней приходить? Что он будет рядом с ней — если она того захочет, даже с бокалом шампанского в руке, — до тех пор, пока Левански вновь не объявится?
Либерман вошел в ателье и внезапно ощутил, до чего невыносим ему стал вид этого пустого просторного помещения, заставленного мольбертами и прочими принадлежностями живописца. Он увидел, что, уходя, забыл закрыть окна. Было зябко, он сел. Старика охватила тоска по чему-то неосуществимому, и он вспомнил, что нечто подобное уже было, но тогда — обстоятельства стерлись из памяти — он слушал реквием Моцарта, и музыка наполняла его, умиротворяя и примиряя со всем, что есть в мире. Ему захотелось опять послушать эту удивительную музыку.
«Надежда есть, — подумал он, — это бесспорно. Должна быть. Завтра — раньше не позволяет приличие — я опять зайду к фрау Альтеншуль и скажу ей, что для ее чрезмерных волнений нет серьезных оснований».
Эта мысль окончательно завладела им.
А что же Шульце-Бетман?
Его манили цветущие каштаны. Он решил воспользоваться этим поздним вечером для прогулки, и вот в компании с Клефеновом они сначала прошлись по Фриденау, затем не спеша дошли до Штеглица[15] и наконец вышли к Ботаническому саду. Стояла теплая погода, и на улицах было много народу, потому Шульце-Бетману приходилось выбирать окольные пути, дабы не сталкиваться с толпой. Он предложил Клефенову отбросить ложные соображения о приличиях и снять китель, но тот, поблагодарив, заявил, что показываться на людях в одной рубашке не в его правилах. Клефенов казался ниже Шульце-Бетмана, правда, плечистее и все время старался держаться на полшага позади своего спутника — какая-то мысль неотступно терзала его.
Порой это тяготило Шульце-Бетмана, особенно в те дни, когда Клефенов, словно равнодушный к пряному вечернему воздуху и молочной луне, вынуждал его говорить на самые неприятные темы, например, почему так получается, что человек, всю свою жизнь приверженный высоким идеалам, в конце концов оказывается подлым убийцей, и можно ли заблаговременно раз и навсегда избавить его от вероятности такого превращения?
Сегодня у Шульце-Бетмана было приподнятое настроение, и он попросил своего приятеля идти не на полшага позади, а рядом и чтобы тот наконец-то держался свободно и непринужденно, как принято, когда прогуливаются и болтают два человека.
Клефенов ответил, что для него это невозможно. И пояснил: понятно ведь, если он так обошелся с человеком, то теперь, находясь рядом с ним, должен испытывать по меньшей мере смущение.
Они вышли на Вильгельмштрассе. Здесь росли древние деревья с необъятными кронами и цветами, похожими на канделябры, на которые Шульце-Бетман не мог наглядеться. И все же он поинтересовался у Клефенова, почему бы тому при виде этой красоты не выбросить из головы раз и навсегда его извечную печаль. Клефенов смущенно улыбнулся, но не нашел, что ответить.
В Ботаническом саду они взобрались на пригорок, обсаженный хвойными деревьями. По земле стелился туман, а по дороге перед ними, ослепляя друг друга фарами, беспрерывно сновали автомобили. Шульце-Бетман заметил, что его приятель сегодня как-то особенно напряжен. Писателю захотелось сказать ему что-то утешительное, объяснить бессмысленность постоянного самокопания в надежде найти смысл в коварных перипетиях судьбы. Хотя бы вот так:
